Белые подошли поближе. Говорил один из них, молодой. Но когда они вошли во двор, Макс, тот, что постарше, прервал его. Хлопнул по руке, наставил большой палец на Кроху Ли Роя.
И сказал:
— Друг, вон же он где.
Но парень помоложе говорил и говорил, все что-то ему втолковывал.
— Друг, — Макс опять сказал, — слышь, друг, вон он, тот косолапый кроха нигер, он один у нас такой во всем Кейн-Спрингсе. Это его ты ищешь?
Они все подступали и подступали к Крохе Ли Рою, а как до половины двора дошли, остановились. Но молодой такой взбулгаченный был, он, похоже, и не заметил, что уже пришел. Лет этак двадцати, сильно загорелый. Он все говорил без умолку и все вскидывал деревянно руку и отводил в сторону.
— Оно было обряжено в красное платье и жрало цыплаков живьем, — сказал он. — Я продавал билеты и думал: оно того стоит, чтоб брать за погляд десять центов, ей-ей. Мне дали бумажку, на ней написали, что говорить. И всех делов. «Дева Охра, краснокожая изгнанница». Так я в мегафон картонный кричал. А всякий раз, как ему цыплака живьем есть, я гудел в гудок.
— Ты мне, друг, вот что скажи, — Макс раскачивался на пятках, ботинки на нем были коричневые с белым, дырчатые, — этот нигер, он тот самый и есть? Тот, что вон там сидит, он самый и есть?
Кроха Ли Рой съежился, заморгал, по лицу его блуждала улыбка… Но молодой в его сторону и не глядел.
— Я тогда вдруг возьми да и устройся на работу. А вообще-то я не думал… Вообще-то я думал податься в Порт-Артур, у меня брательник на пароходе туда ходит, — сказал он. — Меня Стивом, мистер, звать. Только проработал я в этом цирке целых три месяца, торговал билетами, а вот дознаться, в чем там дело, никогда б не дознался, если б не тот мужик. — Потянулся было вскинуть руку, но не вскинул.
— Э-э, какой еще мужик? — спросил Макс без всякого интереса.
Кроха Ли Рой переводил глаза с одного белого на другого, так растревожился — еще чуть-чуть, и заговорил бы, а ведь никогда себе такого не позволял, чтобы самому с белыми заговорить. Затрепыхался, глаза вытаращились, засверкали вдруг.
— Два года назад уж тому, — торопился рассказывать дальше Стив, — мы колесили по Техасу на разбитых грузовиках… А в чем причина, что никто к нему раньше не подходил — так ведь они ему, понимаешь, железяку дали, вот такую вот длинную. И говорят, подойдет к тебе кто, грози ему железякой — вот так вот. А сказать оно ничего не могло. Потом-то выяснилось: ему не велено было ничего говорить, только мычать да рычать по-звериному.
— Хи-хи! — Это уже Ли Рой — еле слышно.
— Повтори-ка еще раз, — сказал Макс — и, раз глянешь на старика Макса, сразу поймешь, почему его все знают. — Чего-то у меня все в голове спуталось. Этот малый — он тот самый и есть? Этот кроха нигер, он и есть — та самая дева Охра, краснокожая изгнанница?
Кроха Ли Рой с высоты крыльца веселехонько посмотрел на Макса, потом пригнулся пониже, чтоб получше услышать, что еще скажет Стив.
— Оно и понятно: стоило кому подойти или пусть даже плечом каната коснуться, оно как зарычит, железяку в руки и ну махать! А начнет цыплаков жрать живьем, тут уж так рычит — мать моя мамочка!
— Хи-хи! — Ли Рой, хоть он губы и сжал, тихенько так засмеялся, точно он ушам своим не верит, и радостно пискнул.
— Оно на лету цыплака изловит — цоп! — и давай ему шею мять большим пальцем, потом жиманет посильней, куснет — и нет головы!
— Ну, — сказал Макс.
— Перья, пух с шеи пообщиплет и кровь выпьет. А цыплаки-то, народ говорит, еще живые. — Стив пододвинулся к Максу поближе, уставился на него светлыми, растревоженными глазами.
— Ну.
— Потом перья все до единого пообдерет, и аккуратно так, по-быстрому, а сам рычит без передыху, стоном стонет, и уж тут белое мясо дочиста пообъест. Тогда и я зайду за канат, погляжу на него. Я ведь его небось тыщу раз видел.
— Малый, это ты был? — огорошил Макс Ли Роя вопросом.
А Кроха Ли Рой на это ему только «хи-хи!» и сказал. Уселся крохотный-прекрохотный на верхней ступеньке, и цыплята тут же, по цыпленку на ступеньке, а мужики друг напротив друга внизу встали — чем не пирамида!
Стив руку вытянул: помолчи, мол.
— А они объявляют, то есть вообще-то это я объявляю, встаю перед балаганом с мегафоном и говорю — я, кто ж еще? — что оно ничего, кроме мяса живьем, в рот не берет. Считается, что оно вроде как краснокожая, красное, сам понимаешь, платье, чулки. Туфель, правда, на нем не было, и, когда оно ногу волокло, всем видно… А как доберется до цыплячьего сердца, мигом его сожрет, а сердце-то еще трепыхается.
— Погодь-ка, друг, — окоротил Стива Макс. — А ты, малый, скажи, этот белый, он, часом, не трехнулся?
Кроха Ли Рой извиняюще захихикал, да все никак не мог остановиться.
— He-а, сэр, никак того не может быть. — Он пытался перехватить взгляд Стива — заискивал перед ним. — Не-а, сэр, быть того не может, мистер, чтоб он трехнулся.
Стив схватил Макса за руку.
— Погодите! Погодите! — Орет — так всполошился. — Вы ж меня не слушаете. Я ж вам все хочу рассказать. Вы ж даже имени моего — Стив — не запомнили. Вы что, не слыхали про этого кроху нигера, не слыхали, что с ним стряслось? Вы что, разве не из Кейн-Спрингса?
— Друг, — сказал Макс и выдернул руку, — я ничего не слушаю. У меня, понимаешь, в заведении музыка играет, так что я свободно могу ничего не слушать.
— А все, понимаешь ли, я, — сказал Стив, он уже не так торопился дальше рассказывать, но все равно нервничал, точно плохое известие собирался преподнести. Он расхаживал взад-вперед по догола выметенной площадке перед крыльцом, обросшей по краям щирицей и молочаем. Головенка Крохи Ли Роя поворачивалась вслед за ним. — А все я — вот что я тебе хочу сказать.
— Начни я слушать всякого обормота, который заскочит к «Максу» — а они все насподряд хотят излить душу, — я первый рехнусь, — сказал Макс.
— А все, понимаешь, я, — сказал Стив. — Это уж точно. Я причиной, почему все шло себе и шло, и никому невдомек, что там творилось — какие страсти. А все я, все из-за того, что я перед балаганом в мегафон кричал.
Он остановился, в отчаянии таращился на Макса.
— Слышь, — сказал Макс. Он опустился на ступеньку, цыплята поскакали на землю. — Я знаю, что я Макс, а не Бог весть кто. Держу закусочную «У Макса». Держу, понимаешь, закусочную в полсотне метров отсюда по шоссе. Вот и все дела. Спиртное я припрятываю метров за пяток от закусочной, и покамест все шито-крыто. А здесь я ни разу не был. И нигде больше не был. И не стану хвастать, будто где бываю. Ну а народ ходит к «Максу». Вот так-то. Ты бродяга, на попутках разъезжаешь. Хвастаешь, будто много чего знаешь. И если я от тебя ничего не узнаю, так тому, понимаешь, и быть, и слава Богу. Только я думаю, ты чокнутый, как тебя увидел, сразу так подумал. И сюда я с тобой поперся только потому, что решил: ты трехнулся.
— Ты, может, и не поверишь, а я слово в слово помню все, что тогда говорил. — Стив не обиделся. — Вот о чем я по ночам думаю — об этом и о барабанах на ярмарочной площади. Ты слыхал, как барабаны на площади бьют? — Он замолчал и уже не таращился, а смотрел вежливо на Макса и Кроху Ли Роя.
— Ну, — сказал Макс.
— И тебя от этого тоска не берет? Как вспомню: барабаны бьют, а я кричу: «Дамы и господа! Не дай вам Бог дотронуться до девы Охры, краснокожей изгнанницы, она вам башку раскроит и мозги живьем выест! — Стив чуть повел рукой, и Кроха Ли Рой с визгом отпрянул. — Дамы и господа! Не подходите к деве Охре, поберегитесь». Вот никто и не подходит. Да и кто после такого подойдет? Пока не появился тот мужик.
— Ну да, — сказал Макс, — парень тот. — И прикрыл глаза.
— Потом уж, когда он подошел к ней — и удалецки эдак, я припомнил, что видел, как он покупал билет и входил в балаган. Сколько жить буду, не забуду того мужика. Для меня он… ну… прям…
— Герой, — сказал Макс.
— Жаль только, не могу припомнить, какой он был с виду. Из себя будто рослый, а лицо вроде белое. А зубы, похоже, гнилые, но, может, я и ошибаюсь. Помню: он все супился. Супился себе и супился. Всякий раз, как ему покупать билет, он возьми да и насупься.
— А после ты его больше не видал? — Макс осторожненько задал вопрос, а глаз так и не открыл. — Отыскать его так и не пробовал?
— He-а, не пробовал, — сказал Стив. И повел рассказ дальше. — Супится себе и всякий день, пока мы в тех вонючих техасских городишках кантуемся, покупает билеты, иной день по три-четыре раза на дню покупает, а будет оно цыплака жрать или не будет — ему без разницы.
— Ну, заходит, значит, он в балаган, — сказал Макс.
— А под конец, значит, тот мужик вот что сделал: подошел прямиком к помосту, где оно на привязи содержалось, положил руку ладонью кверху на доски и говорит: «Подь-ка сюда» — быстро и тихо так.
Стив положил руку ладонью кверху на Крохино крыльцо и оставил ее лежать там, а сам супился — что-то свое думал.
