смотрит на Руди. Сердце у него разрывалось. Он даже не догадывался о том, как легко кто-то может причинить ему боль.
* * *
Пьер уныло навел порядок в лаборатории, ушел из мастерской и сел в туннельный поезд, чтобы доехать до больницы.
По пути он думал о Джиэль. Ему исполнилось восемнадцать, но опыта в общении с девушками у него почти не было. Ему нравилась Джиэль, но всё ограничивалось любованием ее веселой улыбкой издалека. Пьер даже не пытался подойти к ней поближе – за исключением одного случая, когда они компанией отправились в поход, и Джиэль была в легком летнем платье, весьма соблазнительно облегавшем ее фигурку, и у нее на лбу выступили капельки испарины. Пьеру вдруг жутко захотелось ее обнять Вот и всё. Но даже тогда он не поддался порыву чувств. Он не смел воображать, что Джиэль может стать его девушкой, и ему было противно, если он слышал, как другие парни обсуждают между собой разные приемчики, как соблазнить девчонку. Джиэль была его светом, священным светом. Пьеру хотелось верить, что его решение стало его собственным, что он это делает не ради нее.
Каждый день после работы Пьер наведывался в больницу. Его дедушка всё еще пребывал в состоянии комы. Работали системы жизнеобеспечения, а Пьер садился рядом с кроватью и читал вслух книги. Он мало что мог сделать, чтобы помочь дедушке, но ему некуда было деться. Дед был его единственным родственником, а без него дом был для Пьера просто пустым набором комнат.
Друзей у Пьера было мало, он почти нигде не бывал, помимо работы. Попадая на шумные сборища, он нервничал. Ему нравилась чистота математических расчетов, а вульгарность людей вызывала у него отвращение. Вместо того чтобы ходить на вечеринки, он предпочитал сидеть в больнице рядом с дедом и работать над доказательствами геометрии Римана[29].
Усевшись на стул у постели дедушки, Пьер пробежался взглядом по панелям медицинских приборов. Похоже, всё было нормально. Маленькие экраны образовывали полукруг около изголовья кровати и походили на мерцающие лица дружной компании аппаратов.
Пьер посмотрел на лицо деда. «Дедушка, – мысленно проговорил он, – пора принять решение. Все их планы нагреть воду и сохранять ее тепло имеют серьезные ошибки, и только моя идея дает хоть какую-то надежду. Другие предложения вроде множества аккумуляторов или искусственного солнца потребуют больших затрат энергии. Была идея использовать солнечные отражатели, но только мой оригинальный материал достаточно тонок и прочен для этого. Дедушка, если я скажу, что это невозможно, тогда победят Землекопы, и мы никогда никуда не переберемся. Наш хрустальный город окружат ледяные поля. Отражения нагромоздятся на отражениях. Тебе нравится такое будущее?»
Старик не шевельнулся, но Пьеру показалось, что дрогнули его веки. Он понимал, что это почти наверняка иллюзия, но ему хотелось верить, что так оно и было.
«Думаю, я решился, дедушка. Ты согласен с моим выбором?
Они не поймут. Я уже представляю, какая будет реакция. Но они ничего не понимают. Они пользуются тем, что уже создано, как будто так и положено, а думать совсем ни к чему. Думать им лень, и только ложная убежденность считается тяжким трудом. Наши стеклянные дома – наша гордость, это всем известно, но многие ли по-настоящему понимают, что это значит? Никто не понимает».
Он поправил одеяло, которым был укрыт дед, словно тот пытался сбросить его. В глубине сознания Пьера дед оставался для него суровым стариком, легко выходившим из себя, всегда державшимся прямо, всегда бывшим при деле, не расслаблявшимся ни на минуту.
«Кто понимает красоту песка? Всем известна только прозрачность хрусталя, его гладкие, плавные линии – как будто дома были выстроены для того, чтобы быть прозрачными и гладкими. Они не понимают истинной красоты материала, не знают, что стены состоят из стекла с большим количеством примесей, что солнечные панели – это аморфный кремний, что стены покрыты металлом и снабжены полупроводниками из окиси кремния и что кислород внутри домов – побочный продукт декомпозиции силиката. Всё сделано из песка. Наши дома выращены из песка, как цветы, растущие в пустыне. Кто это понимает? Кто понимает, что прозрачность хрусталя и шершавость песчаника – две стороны одного и того же материала? Кто действительно понимает, что наши дома ничем нельзя заменить?»
Пьер опустил голову и обхватил ее руками. Перед его глазами оказалось белое постельное белье, и от этого у него немного закружилась голова и заболела сгорбленная спина. Он выпрямился. Спокойное лицо деда помогло Пьеру избавиться от волнения. На экранах мониторов мерцали светло-зеленые буквы и цифры, три продолговатые линии вновь и вновь скрещивались и расходились, и это походило на течение песка в чашах песочных часов, на ток времени.
«Хотя бы я понимаю природу вещей. Хотя бы мне ясно, что следует продолжать и передать потомкам. Дедушка, ты согласен с моим выбором, правда?»
* * *
Три дня спустя в Зале Совета происходила защита двух конкурирующих планов.
Пьер сидел один на самом дальнем ряду. Он не являлся участником никакой фракции. Руди действовал очень энергично, всё устроил с утра, представил Пьера разным законодателям и многословно расхваливал его. Как только началась защита, Руди пришлось перебраться на первый ряд. У Пьера такого желания не было.
Наблюдая за тем, как Руди всем подряд пожимает руки, Пьер оставался к этому равнодушен. Он понимал, что некоторые люди рождены, чтобы становиться центром внимания, а других такое внимание угнетает. Они с Руди всегда были разными. Даже в детстве Руди всегда вел себя так, чтобы все его замечали. Чем бы он ни занимался, на него всегда обращали внимание. Его научные работы постоянно цитировали и обсуждали. Не было для него большего огорчения, чем когда его игнорировали. Между тем Пьер знал, что большинство людей не такие. Чаще всего люди держались в тени и старались жить в безвестности.
Только внимание могло повлечь за собой еще больше внимания. Только возможность приносила еще больше возможностей. Это всегда было позитивной закольцованной обратной связью, и никакие настройки не могли изменить этого непререкаемого факта.
Законодатели сновали по залу, заканчивали сиюминутные приготовления. Если мимо проходил кто-то из старших, Пьер отвечал как можно более немногословно. Он был не умелец и не любитель вести светские беседы. Пьер занял место подальше от подиума и стал смотреть по сторонам, когда одна за другой начали загораться лампы и над бронзовыми макушками статуй стало появляться радужное гало.
Чья-то рука коснулась его плеча. Он обернулся и увидел, что рядом стоит Люинь.
– Привет, – сказала она. – Руди видел?
Пьер указал в сторону
