поглазеть. Теперь, после наплыва большого числа молодежи, на площади насчитывалось около сотни человек. Будь пространство побольше, не было бы никаких проблем, но демонстранты выбрали для своей акции парк около пересадочной станции туннельных поездов. В парке и без того находилось немало народа, но всё новые и новые люди выходили со станции и с любопытством смотрели на толпу. Подходили, спрашивали, что происходит, и оставались.
По мере того как толпа разрасталась, флаги и анимированные транспаранты сдвинули в угол. Почти все дорожки через площадь оказались перекрыты. Сорин встревожился еще сильнее. Любая неожиданная стычка могла обернуться большой бедой.
Рунге продолжал разглагольствовать. Его бесстрастной речи ничуть не мешало нарастание толпы.
– В нашем мире контроль и повиновение выросли до беспрецедентных пропорций. Раньше власти предержащие управляли своими подданными практически тремя способами: традиционным авторитетом, которым был наделен патриарх, суровыми законами, насаждаемыми угрозой применения силы, и, наконец, личной харизмой. Но наш мир – другой. Он эволюционировал, превратился в массивную сложную схему, в которой каждое административное подразделение является компонентом, а каждый человек – электроном. Мы способны только повиноваться, повиноваться дифференциалу напряжения, повиноваться спланированной конфигурации схемы. Отказы и уходы недопустимы, любые спонтанные действия неприемлемы.
Для индивидуума обретение жилища, вне всяких сомнений, – одно из главных проявлений свободы личности, а с этим естественным правом все рождаются на свет. Но в нашем мире система лишила нас этого права и подвергает распределение жилья строжайшему контролю. Чтобы построить дом, человек должен следовать правилам системы, обращаться к системе за одобрением, подчиняться решению системы и проживать там, где скажет система, – совсем как вбитый в стену гвоздь. Не имеет значения, насколько вы добры и честны, не важно, сколько друзей готово вам помочь, – вы не в силах изменить свою судьбу. Что же это за мир? Мы не хотим такого! Мы не желаем, чтобы система решала за нас, как нам жить! Мы хотим свободно дышать воздухом своей земли!
– Да! Да!
Двое-трое вновь прибывших, не слышавших начала речи Рунге, захлопали в ладоши. К ним присоединились другие.
Слушая речь Рунге – сильную, ясную, разумную, Сорин ощущал его мощь. Рунге не доходил до пафоса, однако свою точку зрения излагал четко и убедительно. Люди слушали его внимательно, некоторые тихо перешептывались. При этом было ясно, что шепчущиеся вовсе не подсмеиваются над оратором, а вполне серьезно обсуждают его тезисы. В этом и была цель демонстрации. Акцию можно было считать хотя бы частично успешной.
Тем не менее на душе у Сорина не было легко. Отчасти – потому, что его тревога нарастала с каждой минутой. Отчасти – потому, что он видел: демонстранты начали действовать сами по себе. Настроение молодежи становилось всё более и более возбужденным. Толпа на площади стала походить на котел, в котором закипала вода, и к поверхности потянулись струйки пузырьков. Одни молодые люди сбились в небольшой круг. Другие принялись размахивать знаменами и транспарантами на краю площади, третьи выкрикивали лозунги, перемежая их с шуточками. Сорин понял, что уколы направлены на какого-то школьного учителя – протестовать против учителей школьники были готовы всегда.
Сорину не хотелось видеть всё это. Он выступал против открытой демонстрации и согласился принять участие в ее организации только потому, что на этом настояла Чанья. Она утверждала, что акция протеста станет ареной мирных дискуссий, местом, где люди задумаются о системе правления и о философии власти как таковой. Он всегда играл роль организатора в их компании, и другие ему доверяли. Он старался всё планировать заранее и никогда не любил нарастающий хаос. Сорин понятия не имел, знала ли Чанья, что всё случится именно так, и из-за этого он нервничал еще сильнее. «Неужели она нарочно ничего не сказала мне о том, как всё может сложиться?»
Кроме того, Сорин не знал о роли Руди в происходящем. Когда он видел, как Руди и Чанья обсуждают акцию между собой, он ощущал что-то вроде ревности. Раньше он ни разу не видел, чтобы на Чанью так влиял кто-то другой. Сорин понимал, что Чанья и Рунге надеются на то, что демонстрация вызовет большой шум – чем больше, тем лучше, но ему этого совсем не хотелось. На самом деле, он даже в том не был уверен, нравится ли ему речь Рунге. Он считал, что два вопроса – свобода постройки собственного жилища и устройство общества по типу электронной схемы – это совершенно разные дела. Сорин не был уверен в том, что их следует смешивать. Ему казалось, что этим можно все испортить. Он возлагал надежды на обсуждение, на достижение большей ясности, но чем дальше, тем отчетливее он понимал, что остальные его мнения не разделяют. Чанья была абсолютно и бесповоротно убеждена в том, что единственный выход – революция.
В данный момент Чанья о чем-то ожесточенно спорила с Люинь. Сорин стал проталкиваться сквозь толпу, надеясь поговорить с ними. Обе стояли к нему спиной и не замечали его. До него долетели обрывки их разговора.
– Почему ты мне не сказала? – требовательно вопросила Люинь.
– Решила, что ты не согласишься, – буркнула Чанья.
– Но почему? Зачем ты это сделала?
– Нам ведь нужна поддержка – разве нет?
У Сорина сжалось сердце. Всё было к тому, что Чанья всё знала. Видимо, Руди сообщил ей о своем плане – рассказать об акции Джиэль и прочим. А может быть, они с Чаньей всё придумали вместе. Сорин был настолько шокирован, что мимо его ушей пролетели другие слова девушек:
– Значит, на этот раз ты решила ему поверить? – спросила Люинь.
– Ты сама говорила, что надеешься, что я хотя бы разок кому-то поверю, – разве нет? – чуть смущенно пробормотала Чанья.
– Но… откуда взялась такая внезапная перемена?
– Считай, что это… нечто вроде страсти.
Чанья умолкла. Она явно не желала ничего обсуждать. Она наклонилась и начала толкать тележку с большим видеопостером через толпу к Рунге, чтобы оказаться ближе к центру митинга. Она опустила глаза, всем своим видом показывая, что не желает ни с кем ни о чем говорить. Сорин и Люинь наблюдали за ней, немного удивляясь ее силе и той живости, с которой она толкала тяжелую тележку.
«Она о Руди говорила? – гадал Сорин. – Неужели она вправду ему поверила из-за какой-то там “страсти”? Чанья всегда была так упряма и никому не доверяла. Почему же она поверила Руди? Потому что Руди говорил бесстрастно? Или потому, что он сделал то, что она сочла необходимым?»
Сорин посмотрел на Люинь. Она его совершенно не замечала и не спускала глаз с Чаньи. Люинь стояла, прижав ладонь к губам. Казалось, она глубоко задумалась. Люинь
