встретила на Пограничье; теперь она больше походила на монахиню, нежели на воительницу.
К тому времени я была настолько измотана и взвинчена, что просто уставилась на нее, не в силах породить хоть одну связную мысль.
– У нас мало времени, и я не хочу вызвать подозрений, поэтому буду кратка. Вы должны знать – я не предала ни вас, ни сэра Конрада; а говорю я об этом лишь потому, что сама первым делом заподозрила бы подобное. Меня и сэра Лютера освободили. Мы объяснили, что давно намеревались наведаться в столицу и отправились сюда вместе с сэром Конрадом исключительно потому, что нам было по пути.
– Вас освободили? Вот так запросто? – с глубочайшим сомнением спросила я.
– Нет, не «запросто», – чуть раздраженно ответила фон Остерлен. – Нас допросил Правосудие. Как я и ожидала, он применил свой Голос. У меня получилось утаить подробности; впрочем, стараться особенно и не пришлось. Не забывайте, на протяжении многих ваших злоключений нас с вами не было.
– Почему же они позволили вам поговорить со мной?
Фон Остерлен указала на свои одеяния.
– Меня пустили, чтобы исповедовать вас. Ненадолго, – подчеркнула она. – Я сказала стражникам, будто я – ваша матре, поэтому, прошу, подтвердите эту ложь, когда вас станут допрашивать – а я не сомневаюсь, что это скоро случится.
Я несколько раз моргнула, затем кивнула.
– Да, конечно.
– Я несколько раз наведывалась в ложу Святой Саксанхильды. – Фон Остерлен заметила недоумение на моем лице. – Это штаб-квартира моего ордена, здесь, в Сове. Я пыталась выяснить, что произошло. – Она вздохнула. – Княжич Камиль…
– Жив, – сказала я. Она нахмурилась, и я поведала ей о разговоре с сэром Герольдом.
– Полагаю, я тоже стала частью плана вашего освобождения, – проговорила фон Остерлен. – Выходит, вам уже известно, что магистраты впали в немилость. Орден публично казнил человека за убийство княжича Камиля якобы по приказу лорда-префекта, но сразу за этим выяснилось, что казненный был совершенно невиновен…
– Ради Немы, что значит «совершенно невиновен»? Прокляни меня Креус, да он же сознался!
Фон Остерлен пожала плечами.
– Я не знаю, что вам сказать, Хелена. Даже если это так, то он сознался в преступлении, которого не было.
Я окинула взглядом комнату, будто надеялась найти в ней хоть какое-нибудь объяснение.
– Послушайте. Мы явно оказались жертвами сложного и запутанного заговора, – сказала фон Остерлен. – После казни невинного… – Она нетерпеливо подняла руку, когда я вновь попыталась возразить. – …весь город усомнился в Ордене магистратов и в том, какой властью он должен обладать, причем как светской, так и колдовской. Я успела выяснить, что млианары, щедро озолотившие саварцев из Керака и Цетланда, изо всех сил раздувают этот пожар и призывают распустить Орден. – Маркграфиня горько фыркнула. – А неманцы, которые никогда не скрывали своего страстного желания завладеть тайнами магистратов, примкнули к ним. – Она кивком указала в сторону соседней камеры. – Полагаю, заключив сэра Конрада в темницу, Император рассчитывает утихомирить разгоревшиеся страсти. Но мне думается, что это безнадежно. Хаугенаты слишком слабы. А теперь ко всему случившемуся прибавилась еще гибель князя Гордана.
Я вспомнила, как сенатор Янсен рассуждал о стабильности. Теперь его слова казались мне пугающе пророческими.
– Что с ним сделают? – тихо спросила я. – С сэром Конрадом?
– Думаю, вы в лучшем случае можете надеяться на изгнание. Мне известно, что Император издавна благоволит сэру Конраду, но даже их дружбы, какой бы крепкой она ни была, скорее всего, не хватит, чтобы спасти вашего господина от смерти.
Я покачала головой.
– Роза. Это все ее рук дело.
Фон Остерлен пожала плечами.
– Да, полагаю, она сыграла немалую роль. Она несколько раз выступала перед Сенатом. По дороге из Зюденбурга сэр Конрад говорил мне, что рассчитывает по возвращении завершить дело о похищении княжича Камиля. Он, конечно, не называл Ивана Годрика по имени, однако я все же склонна думать, что он не совершал очень многого из того, в чем его обвиняет Луитгард Роза… если в ее словах вообще есть хоть крупица правды.
– Сэр Конрад совершенно точно приказал оставить Годрика в живых, – рявкнула я. – Он…
Но фон Остерлен вновь подняла руку, призывая меня помолчать.
– Хелена, я верю вам. Но сейчас не время обсуждать это. Позднее у нас еще будет возможность разобраться в том премерзком деле и найти ответы на многие вопросы – и в первую очередь узнать, где все это время был княжич Камиль, который и в самом деле оказался жив.
– Где он теперь?
– Мать решила увезти его в Ковоск, – сказала фон Остерлен и отмахнулась, словно не желая говорить об этом. – Мне нужно уходить, и поскорее. Если я задержусь, меня заподозрят. Слушайте внимательно. Скорее всего, вас вскоре отведут в подземелье, к Извлекателю Истин. Вас подвергнут пыткам… наверное, точно я не знаю. Чего бы вам это ни стоило, вы должны их вынести, понимаете? Вас хотят вызволить, но это трудно, опасно и займет немало времени, поскольку действовать придется крайне осторожно. Под пытками многие люди отказываются жить; они не могут вынести боль и молятся, чтобы их сердца поскорее остановились. Вот что я хочу сказать – если у вас получится стерпеть эти муки, вас спасут. Не оставляйте надежду и мужайтесь.
Она встала, но я, оцепеневшая, продолжала сидеть.
– Сэр Конрад говорил мне, что вы сильны, Хелена; он говорил, что не знает никого сильнее вас. Теперь эта сила нужна вам как никогда. Забудьте об Императоре, о Хаугенатах, о Двуглавом Волке. Если их не станет, то скорбеть по ним будут совсем немногие, а большинство даже не заметит их гибели. Но если рухнет Империя, то расплачиваться за это будут простые люди. Думайте о них и терпите. Я подозреваю, что миру живых еще пригодится Хелена Седанка.
И с этими словами она ушла.
* * *
Мне бы хотелось написать, что я встретила конец стойко, что я оправдала безграничную веру Вонвальта в мой железный характер. Увы, на самом деле, когда меня наконец забрали из камеры и отвели вниз, в подземелья, мужество покинуло меня.
Ничто не пугает человека так, как угроза пыток. Даже загробная жизнь, это чрезвычайно таинственное и непознаваемое место, полное сверхъестественных кошмаров, которые разрушают разум и грозят погрузить вас в пучины безумия, кажется не таким страшным. Стоит вернуться из священного измерения, и оно быстро стирается из памяти, как сон.
Но пытки, угроза физической боли, отчасти кажутся гораздо ужаснее. Боль настигает вас незамедлительно, задевает самые первобытные инстинкты и чаще всего бывает невыносимой. Чувство беспомощности, которое сопровождает пытку, лишь усиливает этот страх. Когда человек оказывается полностью во власти своего мучителя, на его душе остаются глубокие шрамы. Именно поэтому по сованским законам насильников всегда
