Сейчас они доживали последние, как казалось, часы того великого, прекрасного и ужасного мира, который вот-вот должен был уйти навеки.
А на его место должно было выползти что-то склизкое, выползти и начать обгладывать ещё тёплое мясо с тела ещё, может быть, живого исполина.
Они и были последними живыми клетками того исполина. Исполина, словно ужаленного чудовищной змеёй, яд которой каким-то немыслимым образом парализовал волю. Только на них почему-то не подействовал яд. Другие- либо ушли навеки, либо плюнули на всё, либо сломались, либо переметнулись, либо окончательно запутались в происходящем и разуверились во всех и вся.
— Дайте мне пять человек, — вдруг глухо сказал один из сидящих за длинным столом. Вернее, сейчас он уже стоит. Стоит, тяжело опираясь руками на стол. Молодой подполковник. Грубые черты лица, колючий взгляд, пудовые мускулы, звериная и почти слепая ненависть к Гражданскому союзу, — Дайте. У меня штабной автомобиль. Там броня. Рванём к их централи. Я её как свои пять пальцев знаю. Эти гниды из их охраны вполне могут бухать всю ночь. Всех их, бля, покрошим в мелкий винегрет. А с нами — будь, что будет. Я сдохнуть, сдохнуть готов, но увидеть, как из этой твари, президента, бля, кишки наружу повалятся. Только дайте мне пять человек.
Никто из сидящих ни на миг не усомнился в словах подполковника. Все знают, на что он способен. Профессионал он, каких поискать. Сказал пять человек нужно — значит нужно действительно пять, а не три и не семь. И он сделает так, как сказал. Звериная ненависть кипела в нём. Но она никогда не застилала его холодного как полярный лёд рассудка. Что говорить, половина из сидевших за столом с удовольствием бы пошла вместе с ним. Другая половина не пошла бы только потому, что их профессионализм и их умения лежали в других сферах.
Но сейчас всё разрушалось, и в непосредственном подчинении у полковника находился один человек. У остальных было не лучше. Если не хуже. Кому отдавать приказы? Кому подчиняться? Амбиции многих из них не просто высоки, а очень высоки.
В том мире, который, казалось, вот-вот должен уйти для этого хватало причин. В том, что надвигалось, они в лучшем случае не нужны. Они молчат. Они ждут того, что скажет та, которая собрала здесь большую часть их. Хотя и она сама, наверное, толком не знала зачем.
Но они пришли по зову, пришли все. Те, кого совсем недавно называли Чёрными Саргоновцами.
Вставать она не стала. И даже руку от лица не убрала. Она не столько сидит, сколько безвольно полулежит в кресле, прикрыв рукой глаза, и беспрерывно крутя в другой карандаш.
— Пять человек, говоришь… Ну дам я их тебе, допустим, и ты может, проскочишь до их централи. И покрошишь какую-то долю этих сволочей в мелкий винегрет. Обратно, ты конечно, вряд ли уйдёшь.
Подполковник хотел что-то сказать, она не дала, и без перерыва продолжила.
— Ну, а дальше что, ты подумал? Знаю, что нет. А будет вот что: Завтра все их газеты выйдут с вот т-а-а-а-кими заголовками вроде ''Раздавите гадину II'', ''Чёрные показали своё истинное лицо'', ''Твари должны умереть'', ''Свободный народ покарает убийц мучеников свободы'', дальше сам можешь попридумывать. Их СМИ поднимут такой вой, что у тех немногих, у кого ещё остались мозги, они замутятся окончательно. И от нас отвернутся уже все. И стадо будет требовать суда над нами. А нам, блин, останется только либо пальнуть себе в висок, либо лапки кверху и поплестись в их полицию сдаваться. Ибо нас сумели сделать почти никем, и после такой выходки скатимся до уровня обычной банды. И исчезнем вместе с этой страной. Буль-буль. И кругов на воде не останется. Нет, людей я тебе не дам. И больше сегодня актов индивидуального террора можете не предлагать. Кости лежат не так. У нас один, и последний бросок. И мы его должны использовать по полной. Так чтобы они, а не мы легли костьми, так чтобы это от них, а не от нас не осталось могил.
Подполковник, чеканя слова, произнёс.
— Для страны уже вырыта могила. В неё уложено уже почти всё. Мы — последнее, что ещё не там. Промедлим — завтра уложат и нас. И засыпят.
— Мы не в театре, Димочка. Сядь!
Он скорее не сел, а рухнул в кресло. Медленно встает сосед подполковника. Тоже подполковник, но женщина.
— Сидим мы тут, толи христиане первых веков, толи стая волков, обложенных флажками. Как ни глянь, а погано. Сидим, чуть ли не мировые проблемы решаем. А припомни какой-нибудь Гретт про наше лежбище. И привет! Прикатит сюда батальон. И что мы тогда запоём? Ну, человек сто с собой, может и прихватим. А толку? И от всех нас, и от всех наших рассуждений.
Так что, если никто не подкатит, и ничего путного не придумаем, сяду-ка я, Димочка, в твой автомобиль. Да прошвырнусь до этого славного домика, и если повезёт, то взгляну перед смертью, действительно ли красная кровь у этих демократических выродков, или как у выходцев с того света, зелёная.
— Я ухожу!
— Я не отпускаю.
— Иди-ка ты знаешь куда, Марина. В последние дни мира не действует дисциплина. Дай мне умереть, как подсказывает честь. А сама сиди и жди неизвестно чего. Я ухожу.
— Уходи, — не убирая руки от лица сказала М. С., - Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Высади меня здесь.
Дмитрий резко остановил машину.
— Бежишь?
— Нет. У меня другая работа.
— Зачем ты пошла?
— Она кое-что велела мне сделать. Пусть думают, что я с тобой.
— Зачем?
— Так надо.
Решил всё-таки не лезть в административные здания. До утра там все равно не будет крупных чинов, а стрелять сонных охранников- сомнительное достижение. На тридцатом километре от шоссе убегает в лес ничем не приметная дорога. Кто поедет- наткнется на шлагбаум и приветливую надпись висящую на нем: ''Запретная зона. Охрана стреляет без предупреждений''. Центр связи с округами. Там и сейчас находится значительная часть генералитета. На бумаге — нейтрального. На деле же… Тупейшее, граничащее с преступлением желание ''Не допустить вмешательства армии в политику'', ''Сберечь вооруженные силы для борьбы с внешним врагом''. Красивые фразы, а на деле — поведение холопа перед барином ''Чего изволите?''
Не трусость — а полная безынициативность и боязнь ответственность брать на себя ответственность за что бы-то ни было: от пальбы по самолету воздушного хулигана, до полной отрешенности от событий в момент величайших потрясений, в момент гибели страны. Пусть там, наверху разберутся, а моя хата с краю. Простая, удобная и мерзкая позиция.
''Моя хата с краю'' — таких Дмитрий ненавидит особенно сильно. Охраны не опасается — сможет повести так, что обалдевшие от кучи противоречащих друг другу распоряжений головорезы, примут его за важного чина неизвестно кого представляющего, и пропустят внутрь.
Застрелить несколько чинов, проникнуть в машинный зал, и выйти на связь с округами. Он не питал иллюзий что сможет поднять кого-то. Но пусть хоть узнают, какое же грандиозное предательство происходит в столице. Офицеры связи на постах не имеют оружия. Он будет говорить. Говорить, пока не будет убит.
Конец неизбежен!
Но в округах всё-таки узнают правду!
Остается идти через город. Город где нет никакой власти, и где властвует толпа. Пока распавшаяся на молекулы, занятые грабежом. Можно прикинутся одной из этих молекул. Мелкие хищники уступают дорогу крупному. А он вооружен, и по определению одна из очень крупных молекул.
Что-то горит, но криков не слышно, и никого не видно. На перекрестке армейский грузовик. Задний борт открыт, внутри пусто. Дверцы распахнуты, лобовое стекло в отметинах от пуль. На сиденьях — кровь. Двигатель ещё теплый. Капот буквально изрешечен. Зачем-то размотан трос лебёдки.
Что дальше?
Светает.
Мимо пройти не удалось. Толпа безмозгла, но наблюдательно. Окликнули:
— Эй человече, ты кто такой.
Иные взяли оружие наизготовку.
Дмитрий резко распахнул плащ.
— Я Чёрный!
Ждал выстрелов. Ждал конца.
Не происходит ничего. В толпе переговариваются, приглядываются. Но автоматы где висели, там и висят. Один выходит вперед.
— Ты и в самом деле Чёрный?
Типа этого слушают явно только потому, что при грабеже склада, он пулемет прихватил. Сам здоровый, а с пулеметом, да лентой на шее ещё больше кажется. Ещё одна лента вокруг каски намотана. Вояка бывалый, но для людей его возраст это значит примерно столько же, как ''рыжий'' или ''чернявый''.
— С нами пойдешь?
— Нет. Пристрелить и здесь можете.
— Ты дослушай хоть. Солдаты мы. Не банда такая-то дивизия. Устали от бардака. Офицеры сбежали. Нарполы орут- передавайте им склады. А сами магазины грабят, да народ обижают. Мы смотрели. Потом надоело. Вышли. Побили их. Такое зло от их скотства взяло — ни одного не оставили. Не знаем, что делать. Вроде они властью были. Но как-то по скотски себя вели. Вроде мы власть, и всё нам дозволено. Говоришь, Чёрный. Мы ни с кем быть не хотели. А теперь сами для столицы вроде Чёрных стали. Ладно, хоть пустого трепа от вас мало было. Говори, что делать. Шлепнуть всегда успеем, а сейчас говори. Что делать? На столицу идти? По домам расходится? Как Чёрный говори.
