– Да, – ответил он нерешительно, – насколько дозволяет Слово Божье.
– Слово Божье? – Кромвель зыркнул на Томаса и уставился на Роуланда. – Не поминай Слово Божье, Булл. Признаешь ли ты безоговорочное главенство короля Генриха в делах духовных – да или нет?
Последовала мучительная пауза.
– Не могу.
– Так я и знал. Измена. Попрощайся с женой. – Он окликнул подручных: – Стражу сюда!
И только после этого повернулся к Томасу.
– Болван, – буркнул он. – Решил спасти его оговоркой и доложить королю, что присяга принесена?
Томас был слишком потрясен, чтобы ответить.
– Разве не ясно, – прорычал Кромвель, – что королю не было дела до этого малого? Он испытывал тебя. Хотел посмотреть, как поступишь ты. Он собирался потом отрядить к нему с присягой кого-нибудь еще, дабы проверить тебя. – Кромвель хрюкнул. – Я только что спас твою жизнь. – И, обратившись к Роуланду, сказал: – Что до твоей жизни, то ты, боюсь, ее потерял. – Он коротко кивнул Сьюзен. – Можешь дать ему какую-нибудь одежду. Он отправляется с нами в Тауэр.
Тем днем отец Питер Мередит принял в Чартерхаусе двоих посетителей. Ему немного нездоровилось, и он остался в келье, а визитеров привел старый Уилл Доггет. Первой была Сьюзен. Она стояла перед ним очень спокойно, но ему почудилась нотка упрека в голосе, а также отчаяние. Ее просьба была проста.
– Ты хочешь, чтобы я убедил его присягнуть? – спросил он.
– Да.
– В любом случае – не слишком ли поздно?
– Официальный суд присяжных все-таки состоится. Если он даст присягу, то король, возможно, примет ее. – Она скорбно повела плечом. – Это наша последняя надежда.
– И ты считаешь, мой голос может что-то изменить?
– Ты единственный, кого он уважает. И, – теперь упрек слышался безошибочно, – он учел именно твое мнение, когда отказался присягнуть.
Питер какое-то время смотрел в пол.
– По-моему, Роуланд учел и голос совести. Во имя всего, во что мы веруем, – ответил он мягко.
Если Сьюзен пропустила этот легкий укор мимо ушей, он не мог ее винить. В конце концов, при всей своей праведности она была матерью и боролась за семью. Но дальнейшее явилось для него неожиданностью.
– Ты не понимаешь, – заявила Сьюзен.
И рассказала ему о встрече в саду и о том, что Томас повстречал короля на том же месте.
– Теперь ты видишь, что беды на Роуланда навлекли эти случайные встречи и то, что ты монах из Чартерхауса. В известном смысле это наша вина. Иначе с него бы вовсе не потребовали клятвы.
Питер вздохнул. И почему Провидение действовало столь мудреным и жестоким образом? Конечно, то был Божий замысел. Но почему, подивился он скорбно, тот должен оставаться сокрытым даже для самых верных?
– Я навещу его, – произнес наконец Питер. – Но я не могу велеть ему воспротивиться собственной совести. Я не могу подвергнуть опасности человеческую душу, которая, обещаю тебе, бессмертна.
Сьюзен не утешилась, да он и не ждал этого. И все же ее заключительные слова причинили ему страдание.
– Известно ли тебе, что с ним сделают? Ты понимаешь это? – Она взглянула на него с горечью. – Тебе легче, – произнесла она холодно и удалилась.
Легче? Он сомневался. Было сказано, что трех настоятелей умертвят в считаные дни, причем не милосердным обезглавливанием, но самым зверским способом. Когда монахи получат возможность узреть эти казни, в Чартерхаус явятся королевские представители, которые предложат общине присягнуть.
Старый монах изрек:
– Все это подобно наваждению, насланному, дабы запугать нас и испытать наши души.
Но неужели Сьюзен искренне считала, что он не думал об этом, просиживая в келье за часом час?
Томас пришел вечером.
Сначала Питер испытал невольное раздражение при виде молодого мирянина-придворного на пороге. Вид у того был и впрямь безумный, но Питер подумал, что Томас, как бы ни скорбел о Роуланде, оставался человеком Кромвеля.
– Не сомневаюсь, ты явился по тому же поводу, что и наша сестра, – сказал он спокойно, вздохнул и добавил чуть суше: – Брат в Чартерхаусе и зять, отказывающийся присягнуть, не очень полезны для твоей карьеры.
Томас лишь покачал головой.
– Я только что от двора, – сообщил он. – Даже если Роуланд поклянется, король уже не примет присягу. Измена обозначена. Он собирается уничтожить его. – Томас сел и уткнулся лицом в ладони. – И все из-за меня.
– Из-за тебя?
– Я представил его ко двору. Его нынешнее положение – моя вина.
– Он постоял за веру.
– Да, – согласился Томас. – Но только потому, что король, повинуясь капризу, решил испытать не его преданность, а мою. Сам он Генриха не интересовал.
– Если он умрет, – тихо заметил Питер, – то все равно будет мучеником.
Но Томас, к его удивлению, воспротивился даже этому:
– Для вас с Роуландом это акт веры. Разумеется. Но не для прочих, сдается мне. Неужели ты не понимаешь? Когда казнят монахов из Чартерхауса, они станут мучениками. Об этом узнает вся Англия. Но Роуланд ничем не знаменит. Никто о нем не слышал. Его тихонько казнят заодно с другими преступниками как неизвестного королевского слугу, совершившего измену. Вот как все будет. Мелкий эпизод королевского отмщения. Сверх этого никто ни о чем не узнает.
– Господь узнает и позаботится.
– Да. Но Его делу послужат монахи, смею заметить. Бедняга Роуланд – ни в чем не повинный и верный семьянин, которого угораздило очутиться в неподобающем месте. Все это ошибка. – Он помолчал, потом вздохнул. – Я должен сделать признание, брат.
– Какое же?
– Я тайный протестант.
– Понимаю. – Питер постарался скрыть отвращение.
– И поэтому я чувствую себя виновным вдвойне, служа Кромвелю. Я отрекаюсь от семейной веры, затем гублю Роуланда.
– В таком случае ты чувствуешь правильно.
– Да. – Томас уныло рассматривал свои руки, но после вдруг поднял взор и посмотрел Питеру в глаза. – И кто же я, брат? Человек, живущий во зле при дворе и тем довольный? Я скрываю мою веру, потому что боюсь. Генрих сжигает протестантов. Я навлек смерть на Роуланда, я бросаю сестру в одиночестве, разоренной и с четырьмя детьми. И я спрашиваю себя: стоит ли моя жизнь десятой части твоей? По-моему, нет. Скажу тебе откровенно: если бы я мог умереть вместо Роуланда, то так бы и поступил. Я молю Бога об этом.
Питер увидел его искренность и обнаружил, что в состоянии вновь полюбить брата, невзирая на все прегрешения.
– Да, это было бы правильнее, – произнес он негромко.
Но Роуланду уже никто не мог помочь.
Той ночью Питер почти не спал. Он все ворочался, и старый Доггет, который взял в обыкновение спать у двери в келью с тех пор, как он занемог, не раз заглядывал, чтобы убедиться, все ли в порядке.
Он думал о Сьюзен и ее детях. Размышлял о чудовищной смерти, ожидавшей несчастного Роуланда и, несомненно, его самого. Несмотря на молитвы, священник дрожал, как всякий обычный человек.
Питер точно не знал, в котором часу пробудился от неспокойного сна, осененный новой мыслью. Глядя в темноту, он прикидывал, как ею распорядиться. Обдумывал снова и снова, тщательно, и ему показалось, что дело может выгореть, хотя и с великим риском для участников. Однако возникло другое затруднение: являлось ли преступлением отрицание Божьей Церкви даже ее мучеником? Как священник, отец Питер Мередит столкнулся с ужасной дилеммой: он не знал, правильно ли поступал. Одно было ясно: теперь уже он рисковал потерять бессмертную душу.
Тем не менее он разбудил верного Уилла Доггета вскоре после рассвета и отправил его за Томасом.
Томас внимал Питеру в гробовом молчании. Наконец тот умолк.
– Но ты отчаянно рискуешь, – предупредил священник.
– Я согласен.
– Понадобится сильный человек, – заметил Питер. – Сильнее, чем ты или я.
– Это можно устроить.
– Тогда выбирать тебе.
– Но… – Томас помялся, потом тихо произнес: – Из дел, которые мне не по плечу, это последнее.
– Сожалею, – просто ответил священник. – Ты обязан.
Днем Томас Мередит свиделся с Дэном Доггетом. За тем был должок.
– Я обещал что-нибудь придумать, – напомнил он с улыбкой.
Сьюзен взирала на Роуланда, глядевшего из каменного окна, и дивилась его хладнокровию, особенно поразительному с учетом сцены, развернувшейся внизу.
Поначалу он не был спокоен. Сколь ужасным было майское утро всего тремя днями раньше, когда они приблизились к Тауэру! Как екнуло у него в груди, когда барка направилась не к обычному доку возле старых Львиных ворот, а к совершенно другому входу – узкому и темному туннелю в самом центре берегового фасада Тауэра. Ворота Изменников.
Они прошли под пристанью, и тяжелая подъемная решетка со скрипом взлетела, принимая лодку. Затем они пересекли пруд; на входе в тускло освещенный док под большим бастионом медленно распахнулись огромные водные ворота, забранные прутьями. Ворота Изменников – оставь надежду, говорили они, коль попадаешь в Тауэр этим путем.
