Вскоре его препроводили в камеру, которая находилась в пристроенной к внушительной внутренней стене башне. Она именовалась Кровавой.
Так он познакомился с лондонским Тауэром. Это было странное место, иной мир. За минувшие столетия оно не особенно разрослось наружу, за исключением пристани, которая упорно вдавалась в реку. Однако за стенами прошедшие века ознаменовались бесчисленными довесками: холл здесь, новые камеры там, добавочные башни и башенки из кирпича или камня, призванные приютить неуклонно пополнявшийся контингент тамошних обитателей.
И это было примечательное общество. Помимо маленькой армии рабочих и прислуги, поваров, поварят и судомоек, а также лейтенанта, констебля и лиц других старинных офицерских званий, там находились Монетный двор со своими хранителями и Артиллерийское ведомство. Литейные цеха последнего располагались на пристани, но склады скрывались за стенами. Колорита добавлял новый тюдоровский отряд королевских телохранителей из знати; то были солдаты охраны – бифитеры, квартировавшие в Тауэре и часто красовавшиеся в своей великолепной алой униформе. Там же по-прежнему размещался королевский зверинец с экзотическими тварями и львами, чей рык время от времени нарушал тишину, долетая из юго-западного угла крепости. И наконец, обязательные во́роны на лужайках, неоспоримо объявлявшие мрачным карканьем, что только они являются истинными, древними хранителями этого места.
Узников было мало, и почти все они принадлежали к высшему классу – придворные и джентльмены, так или иначе оскорбившие монарха. Иногда их и вправду мучили, хотя дыба и прочие пытки по-прежнему крайне редко применялись в Англии. Чаще же они содержались со скромными удобствами, как подобало лицам их ранга.
Самому Роуланду оказали достаточно учтивый прием. Ему нанес визит лейтенант Тауэра, человек любезный. Роуланд даже заподозрил, что тот втайне ужасается действиям Генриха, хотя и остается верен своему государю. Булл узнал, что сэр Томас Мор и епископ Фишер пребывали в Колокольной башне у входа. Доктора Уилсона держали где-то в другом месте, а троих настоятелей – в третьем. После этого Роуланда большей частью игнорировали, хотя кормили исправно, кто бы ни дежурил. В конце концов, невелика была птица. Его оставили наедине со своими мыслями.
Он пытался сохранять спокойствие. Но как это возможно при кошмаре, который непременно уготован ему, и страхе за семью?
К концу первого дня заточения его дважды стошнило, и он был так бледен, что в докладе констеблю не исключили скорой гибели. Едва ли ему полегчало и в следующие два дня, несмотря на визиты жены и детей. Однако сейчас, когда Роуланд взирал на творившееся внизу, он хоть и был бледен, но чуть ли не улыбался и пригласил Сьюзен:
– Иди-ка сюда и посмотри на это диво.
Настоятелей вели на казнь.
Им разрешили дойти от своей обители до внешних ворот. Оттуда их повезут через Лондон к виселицам. Несчастных сопровождали лейтенант и блистательный отряд солдат охраны, которые, очевидно, решили даровать им последние минуты достоинства перед суровым испытанием. Они только миновали лужайку, где важно расхаживали во́роны, когда Сьюзен нехотя присоединилась к мужу и стала смотреть.
– Гляди, как покорно и бодро идут, – пробормотал тот. – Агнцы Божии. – Он улыбнулся ей и мягко продолжил: – По мне, так это и есть вера. Они знают. Им известно, что они поступают правильно. – Роуланд выдержал паузу, пока небольшая процессия проходила непосредственно под окном. – Не это ли оставляют по себе мученики? Чтобы все мы свидетельствовали. Послание, которое сильнее слов. – Он снова улыбнулся. – Я думаю, это те самые камни, на которых зиждется истинная Церковь.
Сьюзен ничего не сказала.
Роуланд продолжал наблюдать. Сейчас он ощущал покой, свойственный людям в минуту, когда они наконец оказываются перед лицом великого ужаса. Чувство странного облегчения.
Накануне вечером приходил Томас, принесший кое-какие новости:
– Покончив с казнями, они направятся прямиком в Чартерхаус с присягой для остальных монахов.
Питер. Скоро они окажутся в одной компании. Быть может, подумал Роуланд, их будут вместе пытать, а то и умертвят на пару. Эта мысль согрела его и придала сил.
4 мая 1535 года от Рождества Господа нашего по приказу короля Англии Генриха VIII, этого ревностного Защитника Веры, свершилась казнь троих настоятелей. Происходила она следующим образом.
За воротами Тауэра их посадили на повозку для преступников и повезли по улицам. Путь был долгий, ибо, хотя Смитфилд по-прежнему служил местом казней, со временем популярность снискал еще один участок: перекресток старых римских дорог на милю западнее Холборна, где некогда высилась мраморная арка, и ныне названный в честь протекавшей неподалеку речушки Тайберн. Виселица же именовалась Тайнберским деревом.
Толпы зевак отметили нечто необычное. С древних времен, с тех добрых старых дней, когда святой Томас Бекет противостоял Плантагенету, существовал обычай, согласно которому до того, как передать казнимое духовное лицо гражданским властям, его лишали покровительства Церкви путем срывания церковных одежд. Однако ныне, когда Генрих стал мирским и духовным представителем Бога на земле, необходимость в этом отпала. «Они одеты священниками!» – ахали зрители.
У Тайберна, где возле виселицы собралась толпа, долженствовало быть придворному увеселению – таков был замысел короля Генриха. Присутствовал не только он, но и послы Испании и Франции. Короля сопровождало свыше сорока конных придворных, все в масках, как будто предстоял карнавал.
Перед этим благородным собранием смиренно стояли монахи. Они единодушно отвергли предложение отречься у подножия виселицы. На их шеи набросили петли. Всех троих вздернули, дали повисеть и опустили в полном сознании. Затем вспороли им животы. Сначала выпустили кишки, потом вырвали сердца, отсекли руки, ноги и головы – воздели и помахали ими напоказ перед блистательной толпой. Сделано было зверски, в лучших традициях. Окровавленные конечности унесли, чтобы развесить или приколотить на солнцепеке.
Так, казнив этих первых мучеников, отрицавших королевское превосходство, возвестила свою власть Англиканская церковь Генриха.
Питер посетил казнь, затем пошел обратно в монастырь. А когда добрался, то ощутил крайнюю усталость.
Вскоре прибыли королевские слуги с небольшим тряпичным свертком. Монахи, развернув, узрели отсеченную руку своего настоятеля. Люди короля пригвоздили ее к монастырским воротам.
После полудня в Чартерхаус прибыли представители его величества, дабы принять у общины присягу. Монахи собрались все. Эмиссары, среди которых было немало духовных лиц, растолковали им правомерность и многомудрость исправного подчинения своему королю. Но все монахи отказались. Кроме одного.
К их великому изумлению, изможденный, больной и, казалось, лишившийся сердца самый недавний собрат – отец Питер Мередит – шагнул вперед и один-единственный принес клятву.
Секретарь Кромвель лично уведомил о случившемся молодого Томаса Мередита, и тому надлежало радоваться.
– Он не только остался жив, – заметил Кромвель, – но и принес тебе некоторую пользу: я уже сообщил королю, что единственным преданным человеком оказался твой брат. – Он скорчил мину. – Правда, он может не задержаться в этом мире. Мне говорят, что он тяжело болен.
Прибыв через несколько часов в Чартерхаус, Томас действительно застал Питера в плачевном состоянии. В то время как на прочую братию обрушили в часовне и трапезной шквал угроз и увещеваний, Питер укрылся в своей келье, вверив себя заботам старого Уилла Доггета. Он даже не мог приподняться с ложа, и Томас вскоре покинул его.
Однако всерьез он страшился другого визита. Добравшись до Челси, Томас долго не решался войти в дом и отважился, лишь когда выбежал заметивший его ребенок. Но даже после этого он пользовался любым предлогом, чтобы играть с детьми и уклоняться от дела, пока наконец не остался со Сьюзен наедине. Тут ему пришлось выложить новость.
– Питер присягнул.
Сперва она не поверила.
– Я был в Чартерхаусе и видел его, – сказал он. – Это правда.
Она долго молчала, затем тихо проговорила:
– Получается, он послал Роуланда на верную смерть, а сам отступился. Он бросает Роуланда умирать в одиночку? – Она простерла руки. – Значит, все было зря?
– Он очень болен. По-моему, страшно устал.
– А Роуланд? Он здоров, но умрет.
– Мне кажется, Питер не просто болен. Он сгорает от стыда. Я пытаюсь понять.
– Нет. – Сьюзен медленно покачала головой. – Этого мало. – После очередной долгой паузы и со скорбью, от которой его чуть не скрутило, она тихо произнесла: – Я больше не желаю видеть Питера.
И Томас понял, что Питер отобрал все, во что она верила. Сьюзен никогда не передумает, и с этим ему ничего не поделать.
