Погожим днем в начале марта Роуланд Булл, по пути из Чартерхауса к Вестминстеру по Ченсери-лейн, заметил высившуюся над епископской стеной крышу церкви Святой Этельдреды и по внезапному наитию решил зайти.
Он миновал ворота. В воздухе пахло весной. Набухли первые почки, у тропинки к часовне понемногу расцветали белые и фиолетовые крокусы, в траве же на склоне желтели редкие нарциссы. Витал и слабый, но острый аромат свежевозделанной почвы. Церковь Святой Этельдреды состояла из двух частей. Верхняя, значительно возвышавшаяся над уровнем земли, представляла собой красивую часовню с большим окном. Оно занимало основную часть западной стены. Нижняя, именовавшаяся криптой, уходила вниз всего на несколько ступеней и нередко использовалась для служб, хотя и была меньше часовни. Обнаружив нижнее помещение пустым, Роуланд вошел.
В крипте царила тишина. Слева виднелся небольшой алтарь, возле которого в тени чуть теплилась лампада. Крипта слабо освещалась окном зеленого стекла в дальнем конце в верхней части стены. Непосредственно под ним стояла старая каменная купель, покрытая саксонской резьбой. Посреди крипты имелись скамьи и подушечки для преклонения колен, на которые Роуланд и опустился для молитвы.
Он был исполнен многих тревог. Встреча с Питером не принесла утешения. Монахи Чартерхауса молились о знаке. Настоятель собирался просить Кромвеля дозволить им дать менее спорную присягу. «Но он откажется, – предупредил Питер. – Нас хотят сломить». Картезианцам предстояло либо подчиниться воле Генриха, либо быть обвиненными в измене. Роуланду все не верилось: чтобы праведных картезианских монахов да казнить как преступников? Мысль была до того нелепа, что казалась бредом. Неужто король Генрих мог совершить такое? «Конечно, – сказал Питер. – Кто же его удержит?» Но умереть смертью изменника? Это была страшная участь: только немногие счастливчики шли на плаху. Большинство же казнили на жестокий средневековый лад: сначала вешали, а потом все еще пребывающему в сознании выпускали кишки и отрубали конечности. Роуланд представил это душераздирающее зрелище и содрогнулся.
Пытаясь отогнать видение, блуждая взором по крипте, он остановился на мерцавшей в тени лампаде. Огонек будто безмолвно напоминал, что христианская вера могла привести к мученичеству. Разве его обожаемая вера не опиралась на точно такую жертву?
А после ужаса, после смерти – что дальше? Вечное блаженство, отвечал огонек. Спасение. Роуланд надеялся, что это так. Он верил всем сердцем, что так и будет. Но сомневаться склонны даже истинные праведники. А вдруг и не так? Что, если человек лишался единственной жизни и понапрасну отправлялся в вечную ночь? Отвернувшись от зернышка света, он остановил взгляд на старой купели в дальнем конце крипты. Она была исполнена умиротворения, нежась в лучах зеленоватого света, и кротко возвещала расцветавшую снаружи весну. Он подумал о домике в Челси, библиотеке, жене и детях. О том, сколь драгоценны они для него. С внезапным изумлением Роуланд понял, сколь сильно хочет жить.
Он долго простоял на коленях и раз или два возводил очи, шепча: «Боже, укажи мне путь».
Когда наконец явился ответ, то он не стал ни озарением, ни даже шепотом от алтаря. То была память о словах, произнесенных Питером в день, когда они впервые обсуждали сложившееся положение в Челси: «Дело, мой друг, бывает либо правым, либо неправым».
О том, что надлежало делать, в итоге подсказал даже не ум юриста, а нечто потаенное, инстинктивное. Либо верно, либо ложно; правда или кривда, черное или белое. В нем заговорила не ученая вера, но поколения англосаксонских Буллов. Королевское требование – кривда. Добавить к этому нечего. Он либо верующий христианин, либо нет. Вот оно. Роуланд испытал облегчение.
Но оставались Сьюзен с детьми и его моральные обязательства. Тут к делу подключился законник. Еще одно требование, которое придется удовлетворить.
Покинув церковь Святой Этельдреды и устремившись через обнесенный стенами сад, Роуланд знал, как поступить.
Лишившись дара речи, Сьюзен уставилась на Роуланда. Уже стемнело, дети спали, они остались одни. Затягивая время, чтобы лихорадочно поразмыслить, она начала осторожно:
– Ты думаешь, что монахи Чартерхауса откажутся присягнуть? – Он кивнул, и женщина продолжила: – Но полагаешь, что даже сейчас король потребует присягу только от своих противников, вроде монахов?
– По-моему, да.
– И ты считаешь, что он не потребует ее от тебя.
– Я уже присягал. Зачем ему меня беспокоить?
– Но если король вдруг передумает и все же велит присягнуть заново…
– Нам нужно решить, что мне делать.
– Значит, ты обратился ко мне, движимый долгом передо мной как женой и твоими детьми. – Она задумчиво кивнула и после, вскинув взор, спокойно повторила ужасное предложение, которое муж только что сделал. – Ты просишь моего разрешения отвергнуть присягу? Спрашиваешь дозволения пойти на казнь?
И Роуланд, любовно вернув ей взгляд, хладнокровно ответил:
– Именно.
В других устах она сочла бы это ложью, отговоркой. Не вели мне – вот о чем он просил. Дай побыть трусом и сохранить достоинство. И в этот миг она едва не пожелала быть замужем за человеком более низким. Но Сьюзен знала, что Роуланд говорил серьезно.
И в том заключалась ее дилемма. В сокровенном тайнике сердца она понимала правоту Роуланда и Питера. Но это же было и болью – знать, что во имя их общего Господа он предпочтет оставить ее одну. Хуже того, будучи его женой, она знала, что, если не даст согласия ради спасения семьи, он примет ее решение, но, скорее всего, никогда не простит.
– Ты должен действовать так, как велит тебе совесть, – потому сказала она. – Я ничего тебе не запрещаю.
Она отвернулась – не только скрыть слезы, но и не в силах вынести его радости.
– Этому не бывать! – Томас Мередит был категоричен. – Если он не собирается нарочно дразнить короля, бояться нечего, – уверил он Сьюзен. – Я вижусь с Кромвелем ежедневно. Король прищемит хвосты оппонентам. Если эти немногие, как монахи Чартерхауса, будут упорствовать… – Он скривился. – Боюсь, им придется тяжко.
– Бедный Питер!
– Я не могу ему помочь, – грустно признал Томас. – Но Роуланд – совсем другое дело, – продолжил он в утешение. – Изначально он присягнул, как все. Он вне всяких подозрений. Он высказался открыто?
– Нет.
– Вот и ладно, – улыбнулся Томас. – Если его имя вдруг прозвучит, чего не случится, я заверю Кромвеля в его верности. – Он улыбнулся. – Положись на своего брата, я защищу его.
– Уверен?
– Полностью. – Он поцеловал ее. – Тебе нечего бояться.
Завтра наступит май. Полуденное солнце приятно грело, позолоченная королевская барка скользила мимо лугов с желтыми лютиками и первоцветом.
Дэн Доггет сиял. В последнее время ему исправно везло – и все благодаря Томасу Мередиту. Выходит, никаких забот? Почти, но не совсем. Он оглянулся на крытую кормовую каюту.
Занавеси были подняты, благо погода стояла теплая, дверца распахнута так, что со своего места среди гребцов Дэн видел все помещение. Там, на широком, забранном шелком сиденье устроились двое: слева виднелась большая, с бородой голова короля, справа – широкое, бледное и довольно мрачное лицо секретаря Кромвеля, который что-то негромко говорил. Дэн раздумывал об их дальнейших намерениях.
После долгих месяцев угроз, расточавшихся всем, кто осмеливался перечить, король Генрих нанес наконец ювелирно точный удар. За отказ дать присягу, признававшую его превосходство, арестовали всего троих: настоятеля лондонского Чартерхауса и еще двух домов. Остальным монахам Чартерхауса пока и не предлагали присягнуть. Вчера, в ходе частных слушаний в Вестминстер-Холле, настоятелей с пристрастием допросили под руководством Кромвеля. За них хлопотал Кранмер, присяжные не хотели признавать их вину, но Кромвель грубо отмел их возражения, и к полудню весь Лондон судачил: «Их перевели в Тауэр и через пять дней казнят».
«Но чем это обернется для меня?» – гадал Дэн. Возьмется ли Генрих и за других монахов из Чартерхауса? И отступят ли они, узрев грядущий кошмар? Он подумал о Питере Мередите и предположил, что нет. А если это случится, что станется со старым Уиллом?
Поэтому Дэниел Доггет вез короля в Хэмптон-Корт, испытывая смутное предчувствие беды.
Ему не следовало входить в сад. Заслышав смех, нужно было пройти мимо. Он не знал о прибытии короля Генриха.
С недавних пор Томас приуныл. Он усердно исполнял свои обязанности, Кромвель хвалил его. Он редко видел короля Генриха, но радовался, что лишь немногие при дворе, если вообще кто-нибудь, знали о вхождении его брата Питера в мятежный Чартерхауз. Что до сегодняшнего суда, то в Хэмптон-Корте еще только ждали итога. Поэтому он опешил, узрев короля.
При том было лишь несколько придворных. Желая размяться после длительного путешествия по реке, король созвал их с Кромвелем заодно, и все они прогуливались по фруктовому саду. Без всяких на то причин Генрих свернул за высокую изгородь в тихий садик всего за несколько секунд до появления Томаса.
