– Такая пушка может разнести дворец в щепки, – восторженно заметил Томас.
– Великолепно, – согласился Роуланд.
Но Сьюзен военный корабль наполнил ужасом. Она вспомнила другое преображение, которое наблюдала в летнем саду. Казалось, что корабль золотой и корабль суровый с его тупыми и грозными пушками суть два лика самого короля. И пока мужчины довольно следили за медленным движением «Великого Гарри» вниз по течению, ей было до странного неуютно. Легкую дрожь, пробежавшую по телу, она приписала действию восточного ветра, от которого уже становилось зябко.
Молодой человек подошел к Томасу, когда они стояли в передней, где обшивка темного дерева приятно блестела в свете свечей.
– Секретарь Кромвель будет ждать вас утром, – сообщил он глухо и с улыбкой продолжил: – Решено. Нам предстоит быстро составить новый парламентский акт.
Не понимая, в чем дело, Сьюзен взглянула на Роуланда, но и тот пребывал в неведении. Тут она даже впотьмах заметила, что Томас зарделся.
– Что за парламентский акт? – спросила она живо.
Молодой человек секунду колебался, но потом усмехнулся и произнес:
– К ночи это перестанет быть секретом, так что могу сказать. Он будет назван Актом о превосходстве.
– О чем же он? – поинтересовалась Сьюзен.
– Ну, Томасу лучше знать, – ответил он бодро, – но главные положения таковы… – И молодой человек пустился в объяснения.
Сначала Сьюзен не улавливала смысла этого нового акта. В нем будто заново перечислялись уже свершенные Генрихом деяния в ссоре с папой: присвоение причитавшихся Риму средств, обеспечение наследования и многое другое. Но по мере того как молодой человек продолжал, глаза Сьюзен открывались все шире.
Тут наконец подал голос Роуланд:
– Ни один король не выступал с такими притязаниями!
Властью своего нового титула «высший глава Церкви» Генрих намеревался не только присваивать все сборы и назначать епископов и даже аббатов – такие попытки уже предпринимались могущественными и алчными средневековыми королями. Кроме того, он лично утверждал все доктрины, всякую теологию, ведал всеми духовными вопросами. Такое не приходило в голову ни одному средневековому государю. Он собирался, таким образом, одновременно быть королем, папой и церковным советом. Это была дерзость. И, словно желая нанести последнее оскорбление, он произвел Кромвеля в наместники и поставил его над всей Церковью – священниками, аббатами и епископами, которым предстояло отчитываться во всех делах перед суровым королевским секретарем.
– Король приравнивает себя к Богу! – воспротивился Роуланд. И тихо добавил: – Это будет концом Церкви, какую мы знаем.
– Генрих – добрый католик, – ответил Томас, переходя в оборону. – Он защитит Церковь от ереси.
Сьюзен молчала.
– А вдруг король передумает? – не отставал Роуланд. – Вдруг Генрих захочет упразднить реликвии? Или перекроить мессу? Что, если он возьмет и перейдет в лютеранство?
Никто не ответил.
– Понимаете, будет и еще один акт, – продолжил молодой человек. – Акт об измене. В ней будет повинен любой, кто посмеет возразить против Акта о превосходстве. Это означает смерть, – пояснил он без всякой нужды.
Сьюзен начала дрожать и посмотрела на Роланда.
– Мы не изменники, – сказала она твердо, как только могла. – Если акт примут, мы подчинимся.
Но Роуланд не поднимал глаз.
Женщина понимала, что чувствовал супруг, пока шли недели и Акт о превосходстве рассматривался в парламенте. Она испытывала то же, но знала, что не имеет права это показать. Сьюзен попала в поистине странное положение защитницы короля, единомышленницы брата, которого подозревала в еретичестве, – все, что угодно, только бы переломить критику мужа.
– В практическом смысле это ничего не меняет, – убеждал его Томас снова и снова. – Дело не только в том, что Генрих – верный католик, даже самые умеренные реформы будут рассматриваться епископами и парламентом. Вере ничто не грозит.
Противников в парламенте нашлось меньше, чем ожидала Сьюзен. Она поняла, что причиной тому отчасти была позиция, изложенная ей женой соседа. «Пусть лучше Церковью руководит наш английский Гарри, чем какой-нибудь итальянец из Рима, который ничего про нас не знает», – заметила та. Другие же, подозревала Сьюзен, – и даже епископы вроде Кранмера – могли быть тайными реформаторами, считавшими, что смогут добиться большего в обособленной Английской церкви. Но в первую очередь она поняла, наблюдая за беспощадным секретарем Кромвелем в действии, основную причину, по которой парламент покорялся королевской воле. Страх. И Сьюзен, вспоминая «Великого Гарри», под позолотой которого таились смертоносные пушки, в душе понимала, что мрачный государственный корабль продолжит плавание.
– Мы должны подчиниться закону, – тихо говаривала она.
Скромным утешением являлось только одно. В отличие от весенней истории с узакониванием престолонаследия, никто не заговаривал о поголовной обязанности присягать. Вздумай кто-то из подданных Генриха порицать новый акт публично, это было бы изменой, но несогласные могли, по крайней мере, страдать молча.
Этому, как сознавала Сьюзен, и предавался ее дорогой супруг. Он выполнял свою работу механически; какое-то время казался смертельно больным и утратил былую живость, хотя впоследствии немного взбодрился. Когда осень сменилась зимой, он погрузился в угрюмое безмолвие и даже в постели вел себя иначе – любострастие сохранилось, а радость исчезла. Что касалось Сьюзен, то она смотрела на детей и терпела, стараясь не обнаружить понимания его правоты и зная, что должна любой ценой защитить семью.
Год близился к концу, и ей отчаянно не хватало Питера.
Холодным декабрьским днем Сьюзен отправилась в город. Она зашла на Патерностер-роу – улочку возле собора Святого Павла, где обосновались книготорговцы. Там она купила Роуланду книгу в подарок на Рождество. Довольная приобретением, она направилась по Чипсайду и по наитию свернула в переулок близ Сент-Мэри ле Боу. Через несколько секунд она вошла в церковь Святого Лаврентия Силверсливза.
До чего же тепло было в этой церкви с темной крестной перегородкой, витражными окнами и десятком свечей, мерцавших перед статуей Пресвятой Девы! Благоухало ладаном. Церковь хорошо передавала самую суть праведного служения ее брата. Закрыв глаза, она почти ощущала его присутствие.
А потому слабо вскрикнула, когда обернулась и увидела, что тот стоит рядом.
1535 год
В январе 1535 года секретарь Кромвель получил неприятное сообщение из Рима. Несколькими месяцами раньше скончался слабый и нерешительный папа Климент VII, его место занял новый понтифик. От него не было слышно ни слова, пока не подоспело секретное донесение, которое, однако, оказалось шокирующим.
– Он собирается сместить вас, – сказал Кромвель королю.
Похоже, соответствующие письма уже разослали королю Франции и германскому императору. Генрих, постоянно показывавший зубы, оказался в смертельной опасности, не говоря уже о том, что эти могущественные силы могли вторгнуться на остров и отобрать у него королевство. Решатся ли они на это?
– Могут и соблазниться, – рассудил Генрих, – коль скоро решат, что в стране раскол и люди будут приветствовать их.
– Что вы прикажете делать мне?
– Ничего особенного, – улыбнулся король. – Нам следует раз и навсегда показать им, кто в Англии хозяин.
Холодным, но ясным февральским днем Питер покинул Чартерхаус и навестил своих родных в Челси. Сьюзен отметила замечательный факт: само возвращение Питера в Лондон уже изменило атмосферу в доме. Она испытала чувство надежности и благополучия. Ожил и Роуланд, а Сьюзен, как бы ни сомневалась в Томасе, решила отвергнуть эти мысли хотя бы сейчас.
– Воссоединим семейство, – заявила она. – Томас тоже должен прийти.
Несколько дней она наводила порядок, начищая до блеска все подряд: дерево, олово, металл. Обшила новыми кружевами детскую одежду и гордилась собой, когда долгожданный день наступил.
Главным торжеством должен был стать семейный обед вскоре после полудня; почетным же блюдом, как пристало всякой английской семье, способной себе это позволить, – жаркое, и много.
– Лебедь, – постановил Роуланд.
Состоятельным лондонцам разрешали держать на Темзе собственных лебедей, и он за последний год сделался гордым обладателем нескольких.
– Неделю будем есть! – рассмеялась Сьюзен.
И с утра пораньше приготовила огромную птицу.
Питер прибыл на барке и не успел шагнуть на маленький причал, как уже обнимался с детьми, подхватывая каждого по очереди. Он сердечно улыбнулся всем и, с сестрой под руку, чрезвычайно бодро зашагал по тропинке к дому.
Глаза искушенного приходского священника подмечали все. Он похвалил маленький сад, восхитился домом, выразил восторг по поводу скромно пополнявшейся библиотеки. В мгновение ока он подружился с детьми.
