ведь такая куртка могла быть и у хозяина этой квартиры. Башир вспомнил, что неделю назад в куртке разорвался карман и он зашил его изнутри красными нитками.
«Если карман зашит, значит, это моя квартира. А если нет — не моя», — подумал он и, воровато прислушиваясь, сделал шаг к куртке, не без страха поставив свой ботинок на этот зеркальный пол. Вот он лихорадочно вывернул карман: красные стежки, как чьи-то следы, косо пролегли через светло-синее поле подкладки.
Башир прислонился к стене и закрыл глаза.
Из кухни доносился острый запах домашней еды. И Башир встрепенулся. Это был давно забытый запах его детства. Бывало, на летние каникулы бабушка забирала его домой из детдома. Она закармливала внука щами из молодой крапивы, чуду с творогом, хинкалом с чесночной подливкой… Как отвык Башир от этих уютных запахов дома. Он снял ботинки и почему-то на цыпочках прошел в кухню. Его собственная кухня снова показалась ему чужой. Здесь все блестело — и раковина, и плита, и холодильник — ослепительной белизной. Башир даже не представлял, что их можно так отмыть. На кухонном столе лежала записка, написанная тем же крупным почерком: «Обед на плите. Что останется, положите в холодильник».
Первой мыслью Башира, когда он убедился, что это его квартира, было: «Это вернулась она… она хотела сделать мне сюрприз…» Но тут же он увидел мысленно ее холеные, ее длинные, ее удивительные пальцы, которые заканчивались ярким маникюром, словно на конце каждого пальца росла спелая ягода. Как он любил брать в рот эти чудные ягоды, самые сладкие на свете! Сначала он влюбился в эти руки, потом уже в саму Шахзаде.
Студенты музучилища выступали в заводском клубе. Башир как секретарь комсомольской организации сидел в первом ряду и держал наготове букет розовых гвоздик.
На сцену вышла девушка. Обыкновенная. Черное платье застегнуто от пояса до шеи. Только верхняя пуговичка расстегнулась. Поклонилась. Строгая. Неулыбчивая. Присела к роялю. И тут Башир увидел две тонкие руки с почти прозрачными пальцами. Они взлетели над клавишами и замерли, словно раздумывая. И… нежными, какими-то бесплотными звуками заполнился зал. Не было ни этих стен, грубовато покрашенных краской цвета охры, ни пыльного бордового занавесе, тяжелыми прядями свисавшего по краям сцены, ни портрета Сулеймана Стальского над ней, ни плакатов, где белыми буквами на красном кумаче были написаны слова Ленина и Горького о культуре и искусстве.
Была только музыка, поднимавшаяся к звездам; только плавные, летящие и замирающие звуки. Только две руки, от которых он не мог отвести взгляда.
— Башир, что же ты сидишь?.. Иди же! — подтолкнул его мастер цеха.
И Башир взлетел на сцену и совсем близко увидел две тонкие руки, протянутые к букетику гвоздик.
…Он снял рабочий комбинезон и по привычке размахнулся, чтобы швырнуть его на стул. Но так аккуратно стоял этот стул в его обновленной, опрятной комнате, что Башир не смог этого сделать и повесил комбинезон на гвоздь рядом с курткой. А на полу стояли новые вельветовые тапочки.
«Вабабай!» — только и воскликнул Башир. Тапочки оказались впору, словно заботливый невидимка все знал о хозяине этой квартиры: его вкусы, время, когда он возвращается с работы, и даже размер его обуви. Башир огляделся, как будто невидимка и сейчас следил за ним. Баширу показалось даже, что дверца шифоньера слабо скрипнула. Он вошел в комнату и рывком распахнул шкаф. Но шкаф был пуст, и Башир вздохнул с облегчением.
Чудесным сюрпризам этого необыкновенного дня, казалось, не будет конца. В комнате на тумбочке он обнаружил новую керамическую вазу с рассыпающимся букетиком ромашек, в ванной — новую пластмассовую мыльницу с новым же, еще не смывшимся куском розового цветочного мыла.
Приоткрыв крышку кастрюли, он обнаружил голубцы. И уже сунул было руку, чтобы отправить в рот прекрасный, толстый, ароматный голубец, как в глаза ему бросилась горка, прикрытая салфеткой. Под ней оказались чистая тарелка, нож и вилка. С таким аппетитом он, кажется, не ел ни разу в жизни.
Но таинственная незнакомка не только рассыпала подарки. Она давала и задания. «Вытирайте ноги», «Поставьте кастрюлю в холодильник», «Сдайте бутылки. Приемный пункт у рынка», «Убирайте за собой», — приказывали строгие буквы, выведенные на листах бумаги.
И, не смея ослушаться, Башир покорно вымыл под краном свою тарелку, вилку и нож, поставил в холодильник кастрюлю и, сложив в рюкзак бутылки из-под пива, отправился к рынку.
Весь вечер он думал об этой странной незнакомке, о невидимке, как он ее мысленно называл. Сначала его обрадовала мысль, что это вернулась Шахзаде, и он стал ждать ее прихода. Но минуты текли, складывались в часы, а Шахзаде все не было. Тогда в его сердце закралось подозрение. Кроме того, он никак не мог представить Шахзаде у плиты. Он вспомнил, как однажды, жаря яичницу, она крикнула из кухни: «Башир, сними с плиты сковородку». Когда он пришел, она боязливо стояла далеко от плиты и прятала за спину руки. «Мне нельзя, ведь я должна беречь руки», — сказала она виновато. И Башир, конечно, согласился с ней.
Даже сейчас, спустя почти полгода, он задохнулся от волнения, вспомнив ее руки: их родной запах, вкус, их нежность и то, что они делали с ним, когда касались клавиш рояля.
А потом она ушла к режиссеру телевидения.
А может быть, это приходила Мадина? Эта маленькая учетчица, которая любила его. Он никогда не забудет, какие у нее стали глаза, когда он сказал ей, что любит другую. Это были глаза косули, раненной человеком и просящей у него пощады.
Нет, Мадина не придет. Она вышла замуж. Теперь у нее грудной ребенок, кажется сын.
…На другой день Башир боялся идти домой. А вдруг все, что было вчера, ему только померещилось, и он снова зайдет в свою грязную затхлую комнату с неопрятной раковиной, с яичной же шелухой, с окурками папирос на полу, с несвежей, никогда не застилавшейся постелью, в которую так не хотелось ложиться… Но только он открыл дверь, чистота комнаты обдала его такой свежестью, словно это не квартира, а палуба и в окно врывается вздутая парус-занавеска, морской ветер, ветер Каспия.
Тряпка у дверей. Обед на плите. Ромашки в вазе. Цветочное мыло в зеленой мыльнице.
И легкое, забытое ощущение счастья охватило его. На столе, прижатая чистой тарелкой, лежала новая записка: «Если хотите, чтобы завтра у вас был обед, оставьте деньги».
«Вах!» — воскликнул Башир и почувствовал, что краснеет. Обо всем он подумал: и о том, кто же эта невидимка, и его ли это квартира, как он будет жить,
