Мак-Грегору было слишком противно. Он ничего не ответил и стал подбирать обломки различных горных пород.
– Кстати, – добавил Эссекс, – я думаю, Кэтрин обо всем этом рассказывать незачем.
– А почему?
– Чтобы ее не тревожить.
– Она уже достаточно встревожена. – Мак-Грегор не желал лишаться союзника. – Она в курсе того, что происходит.
– А я считаю, что наш долг оградить ее от лишних волнений.
Мак-Грегор решил не спорить ни насчет Кэтрин, ни насчет Амир-заде. Но он тут же дал себе слово сделать все возможное, чтобы помешать Эссексу стакнуться с Амир-заде. Он обратится к Гордиану или даже к самому Салиму и с их помощью сорвет опасную затею Эссекса. О солидарности англичанина с англичанином снова было позабыто.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Испытываемое обоими истинно английское удовольствие от ощущения чистоты словно сблизило Эссекса и Мак-Грегора. Чистые, с посвежевшими лицами, они сидели в шатре Салима, удобно расположась на подушках, и дожидались Кэтрин.
Их привел сюда отец Дауд; сам он сидел на толстом ковре между Гордианом и Амир-заде, курившими кальян, держа в руках длинные чубуки. Курды молчали. Англичане изредка обменивались замечаниями о домотканных коврах, медной утвари, узорных шелковых занавесях, украшавших шатер из козьих шкур. На медных подносах лежали горки инжира и чернослива, стояли чаши с легким виноградным вином розовых и пурпурных оттенков. Но голодных путешественников не соблазняли сласти, их ноздри щекотал запах более существенных яств, доносившийся из-за занавески, где хлопотали две ворчливые стряпухи. Салима в шатре не было. Мак-Грегор не знал, где он, но догадывался, что это отсутствие связано с мучившей его болезнью.
Мак-Грегор уже решил, что пойдет его разыскивать, но в это время появилась Кэтрин.
Сначала в шатер вприпрыжку вбежала Пируза. За ней, улыбаясь во весь рот, точно школьница, шла Кэтрин с ребенком на руках. Она посмотрела на Эссекса и Мак-Грегора, явно рассчитывая на эффект, и повернула ребенка к ним лицом. Мак-Грегор узнал давешнюю девочку с болячками. Но теперь она не плакала и только крепко держалась одной ручонкой за воротник котиковой шубки Кэтрин, а другой – за ее нежную шею. Она застенчиво улыбнулась отцу Дауду, который был удивлен не меньше Эссекса и Мак-Грегора.
– Это как понимать? – спросил Эссекс.
– Правда, прелесть? – Кэтрин улыбнулась малышке, но та спрятала лицо.
– Что вы с ней сделали? -спросил Мак-Грегор.
– Видите, она уже не плачет.
– Очень мило, – сказал Эссекс, все еще ничего не понимая.
Кэтрин поднесла девочку ближе к ним, но та упорно отворачивалась, изо всех сил цепляясь за Кэтрин. Ловко придерживая ребенка одной рукой, Кэтрин по-английски уговаривала его взглянуть на смешных английских дядей. Пируза тем временем рассказывала отцу Дауду, что ханум вымыла девочку в источнике и натерла ей лицо и голову душистым маслом из серебряной бутылочки. В первый раз за много месяцев девочка перестала плакать, уверяла она.
– Чем это вы ей мазали голову? – спросил Мак-Грегор.
– Ах, этот чертенок уже успел доложить вам? – Кэтрин оглянулась на Пирузу, которая не выпускала из рук полы ее шубки, словно желая чувствовать себя частью Кэтрин. – Просто жидкий крем, который я употребляю для рук. Он размягчил корочки, и они отвалились. Айвр, вы бы объяснили этим людям, что ребенка нужно держать в чистоте.
– Да ведь они подумают, что все дело в вашем креме.
– Я могу оставить им флакон. Если головка будет чистая, все пройдет. Но ведь у нее и на теле болячки. А мордашка чудесная, правда? Я таких глаз никогда не видала.
– Что это у нее за прыщи? – решился наконец спросить Эссекс.
– Просто болячки, – ответила Кэтрин.
– Ничего заразного, я надеюсь?
– Думаю, что нет.
– Все-таки стоит ли так рисковать, Кэти? – сказал Эссекс.
– Пустяки. – Кэтрин подбросила девочку на руках, и весело засмеялась. Все кругом тоже засмеялись. В это время в шатер вошел Салим, и Пируза, бросившись к отцу, схватилась за край его шелкового бурнуса и затараторила, видимо рассказывая про подвиги Кэтрин. Салим выслушал ее молча, но внимательно поглядел на Кэтрин, несколько смущенную его внезапным появлением. Она наклонилась и передала ребенка Пирузе, которая тут же умчалась с ним из шатра.
Эссекс и Мак-Грегор, привставшие, чтобы приветствовать Салима, снова опустились на подушки. Кэтрин тоже села на большую подушку, пододвинутую ей Салимом. Осунувшееся лицо Салима казалось еще суровее, черные глаза смотрели все так же нелюдимо. На шее у него свободно висел шарф из плотного белого шелка. Тюрбан тоже был белый, с золотой каймой, красные сапоги были разукрашены медными бусинками. За широким зеленым кушаком торчали два вполне современных стальных кинжала.
Его появление послужило сигналом к началу трапезы. Стряпухи внесли блюда с пловом, сыром, кебабом и тушеным мясом – угощение куда более роскошное, чем накануне в пещере. Когда они принялись есть, отец Дауд наклонился к Салиму и что-то сказал ему вполголоса. Салим не ответил, но Дауд, видимо, и не ждал ответа. Все ели молча, пока в шатер не вернулась Пируза. На ней красовалась пестрая косынка, которую Мак-Грегор не раз видел у Кэтрин. Пируза и Кэтрин отлично приспособились беседовать каждая на своем языке и при этом не пытаясь понять, что говорит другая. И обе оставались довольны; но сейчас даже Пируза присмирела, почувствовав торжественность царившей в шатре тишины.
А в этом зловещем безмолвии повинны были, в сущности, Амир-заде и Гордиан. Их вражда словно нарастала с каждой минутой, и казалось, вот-вот должна наступить развязка. Несомненно, присутствие иностранцев еще подливало масла в огонь. Мак-Грегор чувствовал это и думал о том, что нужно выбираться из Тахт-и-Сулеймана как можно скорее. Его тревожила эта неожиданная тишина; у курдов в обычае оживлять трапезу смехом и беседой. Надо было как-то разрядить атмосферу.
Мак-Грегор прямо приступил к делу, приведя слова муллы До-Пиаза о том, что молчаливая трапеза – это трапеза мыслителей, неспособных проглотить собственные мысли. Это был наполовину упрек, наполовину вызов, но он достиг цели, потому что все сейчас же стали наперебой вспоминать разные другие определения муллы До-Пиаза. Впрочем, большинство определений принадлежало вовсе не мулле, а самим собеседникам, так как всякому хотелось процитировать определение, никогда не слышанное другими.
Первым подхватил реплику Мак-Грегора отец Дауд. Не жалея ради красного словца самого себя, он дал определение ангела: небесный сплетник. Тогда Гордиан, чтобы польстить Дауду, сказал, что один ангел на земле стоит четырех в небесах. Дауд рассмеялся и ответил определением льстеца как человека, избравшего доходное ремесло. Вспомнив подходящие к случаю слова муллы, Мак-Грегор возразил, что не любящий льстить есть человек правдивый, а потому в нем каждый видит врага. Амир-заде тоже не захотел остаться в стороне от этого маленького состязания и сказал, что единственный всеми признанный друг – кубышка с золотом. Гордиан, разумеется, с этим не согласился. Золото, сказал он, это пот земли. Земля, сказал он, это кровь солнца. А солнце, сказал он, это крохотная слезинка, пролитая небесами. Но Амир-заде не смутился. Язык поэта, возразил он, это нищий, выпрашивающий слова. Желая унять расходившихся соперников, Дауд сказал, что спор – это ошибка, допущенная при сотворении мира. Но тут и Салим вставил свое слово. В сотворении мира, сказал он с бледной улыбкой на губах, повинны курды: нужны были курды, и потому пришлось сотворить мир.
Все похвалили Салима за удачный ответ, но тут снова вмешался Амир-заде. Он не стал приводить новых определений, а раздраженно пожаловался, что хотя мир и существует ради курдов, но много ли земли дано курду в этом мире? Непосредственно взывая к Салиму, он спрашивал, неужели курду суждена участь трусливых пастухов, смиренных крестьян, жалких ремесленников – рабов политики?
– Разве ты ничего лучшего не ждешь от курдов? – спросил Гордиан.
– Это ты от них не ждешь ничего лучшего, – сердито возразил Амир-заде. – Ты хочешь, чтобы мы растрачивали свое время на советы, решения и политическую болтовню. Разве это жизнь для курда? Только что мы вернулись с совета в Сеннэ и уже собираемся на новый совет в Соудж-Булаге. Так ли должны проводить свои дни воины мукри?
Безобразное лицо Гордиана искривилось в насмешливой гримасе. – Так как же, превратимся мы в шайку воров, – спросил он Салима, – или будем жить, как люди?
Споря, они оба все время обращались к Салиму. Мак-Грегор видел, что Салим одинаково внимательно выслушивает обоих, и понимал, что все это – продолжение давней борьбы за влияние на Салима. Сейчас эта борьба особенно обострилась.
– Разбойниками мы были и разбойниками остались, – горячо выкрикнул Амир-заде. – Да, мы привыкли проливать кровь, затевать драки, сеять беспорядок и смуту. Мы – грабители, головорезы, насильники и злодеи и можем гордиться этим; человечность и сострадание нам чужды, и мы презираем убогие одежды мирной мудрости. Таковы курды и таковы мукри. Бог создал нас разрушителями, и, волей бога, наш удел – разрушать.
