При этом сам термин «внутренний немец» мог восприниматься, «расшифровываться», «переводиться» по-разному: это мог быть и этнический немец, русский гражданин, и предатель, шпион, мародер, и любой человек с иностранным именем и фамилией. В атмосфере слухов военного времени многие видные представители бюрократии, аристократии, генералитета и, наконец, члены правящей династии, прежде всего императрица Александра Федоровна, были идеальными кандидатами на роль «внутреннего немца».
Многие слухи совершенно не соответствовали действительности, но в условиях нарастающего кризиса именно слухи становились факторами огромного политического значения. Слухи о воображаемых заговорах, пожалуй, играли в той ситуации еще большую роль, чем заговоры настоящие. Если германская пропаганда постоянно утверждала, что фактическая власть в России якобы принадлежит всемогущим «английским агентам» (а влиятельные немецкие государственные деятели и военачальники, похоже, искренне в это верили), то и многие русские политики, и некоторые союзные дипломаты полагали накануне революции, что Россией уже фактически тайно управляют агенты германские. А известные иностранные журналисты, представляющие влиятельные союзные издания в России, верили, что вражеская агентура даже контролирует русскую цензуру1461. В соответствии с такими оценками принимались порой важные политические решения как в России, так и в союзных ей странах.
И режим, и оппозиция оказывались подчас жертвами своих собственных пропагандистских кампаний. Это, впрочем, было характерно не только для России. Политическая паранойя, подпитываемая смесью шпиономании и шовинизма, как эпидемия, охватывала все воюющие страны, в Германии, например, распространялись листовки, в которых утверждалось, что сам немецкий канцлер… подкуплен англичанами1462.
Фобии военной поры оказывали влияние на процесс принятия важных политических решений. И в Великобритании антигерманские настроения порой переплетались с настроениями антимонархическими, поэтому Саксен-Кобург-Готская династия в 1917 году стала именоваться Виндзорской (при королевском дворе и в английских правительственных кругах явно учитывалось, к чему привели антидинастические и антинемецкие настроения в России), а княжеский род Баттенбергов, находившихся одновременно в родственных отношениях с английским королем и русским царем, превратился в Маунтбеттенов.
Однако в России революционизирующее воздействие патриотической мобилизации, германофобии и шпиономании проявилось особенно сильно, имело самые серьезные политические последствия. Российское общество пытались объединить в борьбе против могущественного внешнего врага, которого олицетворял германский кайзер Вильгельм II, но важнейшим результатом пропагандистских кампаний военного времени было объединение различных слоев общества против коварного «внутреннего врага», «темных сил», которых олицетворяли прежде всего Распутин и императрица Александра Федоровна.
Сознание российского общества кануна Февраля весьма напоминает эпоху Французской революции XVIII века: слухи о королеве будоражили королевство Людовика XVI1463. «Развратную австриячку» Марию-Антуанетту обвиняли тогда в супружеской неверности, шпионаже в пользу Австрии и государственной измене. Многочисленные памфлеты в жанре «политической порнографии», украшенные самыми откровенными непристойными иллюстрациями, заполняли Францию, большое распространение получили и соответствующие порнографические гравюры. На некоторых из них изображалась королева, занимающаяся любовью одновременно с несколькими партнерами. Впоследствии королеве на суде вменялись в вину не только преступления против нации, но и совращение собственного сына, а ее действительных и предполагаемых любовников и любовниц жестоко преследовали и казнили, порой кровавый самосуд совершался прямо на парижских улицах. «Развратная» и «коварная» Мария-Антуанетта совершенно затмевала в предреволюционных и революционных слухах фигуру «слабовольного» короля-подкаблучника, которого народная молва считала импотентом: приписываемое ему половое бессилие связывалось с бессилием политическим. Слухи были направлены против предполагаемого влияния властолюбивых женщин при дворе слабого короля, а изощренный разврат деградирующих аристократических верхов, действительный или воображаемый, противопоставлялся простым и здоровым нравам «народа» Франции.
Русская «политическая порнография» 1917 года весьма отличалась от порнографии французской конца века восемнадцатого. Прежде всего она была гораздо более скромной. В России «порнографией» могли назвать и такие озорные изображения, которые, на взгляд француза эпохи Великой революции (и, разумеется, россиянина начала XXI века), выглядели и выглядят довольно невинно. Современник событий историк С.П. Мельгунов отмечал впоследствии, что русская «заборная литература не доходила до той гнусности и клеветы, которыми отмечена демагогия великой французской революции»1464. Изучение фондов отечественных библиотек пока подтверждает данное наблюдение. Даже если предположить, что вследствие цензуры и самоцензуры библиотекарей и музейных работников какие-то изображения и тексты оказались утерянными, суждение Мельгунова представляется верным.
Но все же в русской и французской ситуации довольно много общего, и это не ускользнуло от внимания современников. С. Хор, находившийся накануне Февраля в России в составе британской военно-разведывательной миссии, вспоминал впоследствии, что главными распространителями слухов, наиболее злостными критиками режима были представители высшего русского общества, они напоминали ему французских придворных эпохи Людовика XVI, легкомысленно распространявших сплетни про королевскую семью1465.
Еще более удивительны содержательные совпадения. Маловероятно, что некие изобретательные противники режима, «фабриковавшие» слухи, сознательно ориентировались на хорошо известный французский образец, копируя его даже в деталях. Вернее было бы предположить, что миф о заговоре и ксенофобия, секс и религия являются универсальными составляющими той взрывчатой идеологической смеси, которая нередко порождается массовой культурой современных обществ в условиях глубокого политического кризиса и которая часто вызывает вcпышку стихийного массового протестного движения. Отметим также, что и во Франции, и в России главные персонажи слухов своими некомпетентными и бестактными действиями немало повлияли на возникновение и развитие самых невероятных домыслов.
Изучение дел по оскорблению членов императорской семьи позволяет высказать и некоторые предположения относительно маршрутов распространения антидинастических слухов. Можно утверждать, что в народной среде распространялись и такие слухи, которые почти не встречаются в переписке и дневниках образованных современников, в антимонархических памфлетах, изображениях и сценариях 1917 года. Это некоторые слухи о великом князе Николае Николаевиче, это слухи, в которых царица Александра Федоровна выступала как положительный персонаж, и прежде всего это слухи о вдовствующей императрице Марии Федоровне. Можно предположить, что механизм распространения слухов был различным, часть слухов, очевидно, действительно зарождалась в «интеллигентной» среде, а затем воспринималась менее образованными современниками. Но некоторые слухи «возникли», по-видимому, в «низах», имели фольклорные источники. Таковой была реакция широкого общественного мнения на кризисные явления эпохи войны.
В то же время не стоит жестко противопоставлять слухи «народные» и слухи «интеллигентские». Так, комплекс «народных» слухов о вдовствующей императрице Марии Федоровне очень напоминает слухи о царице Александре Федоровне, весьма распространенные и в образованной среде, и развитые в массовой культуре 1917 года («развратная немка», предательница, помогающая врагу). Очевидно, не стоит преувеличивать разницу между политической культурой образованной элиты и «народной» политической культурой неграмотных и полуграмотных простолюдинов. З.Н. Гиппиус, олицетворяющая рафинированную культуру Серебряного века, писала в раннем варианте своего «дневника», в сущности, о том же, о чем сообщали в своих письмах малообразованные русские солдаты. У этих культур, столь различных по своим художественным проявлениям, был общий патриархально-авторитарный знаменатель.
Глава IX
АНТИМОНАРХИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ?
Невозможно отрицать, что в феврале – марте 1917 года в России произошла антимонархическая революция, в ходе которой возникли Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов. Но можно ли на этом основании считать революцию лишь результатом действий социалистов и либералов? Можно ли утверждать, что антимонархической революции предшествовало преодоление монархизма в общественном сознании? Представляется, что картина была более сложной.
