Язык оскорблений порой также свидетельствует о том, что к ответственности за оскорбления привлекались носители консервативного сознания. Императора порой даже называли «забастовщиком», «посадским».
В некоторых случаях прямо указывалось, что Николай II не соответствовал образу идеального царя. Соответственно он должен быть заменен более достойным кандидатом. Как уже отмечалось, в одних случаях желательным царем считался великий князь Николай Николаевич, в других – брат царя, великий князь Михаил Александрович, храбрый и красивый фронтовой кавалерийский генерал, эффектные фотографии которого печатались в иллюстрированных журналах. Так, 29-летний извозчик в декабре 1915 года говорил в московской чайной, что ему приснилось, будто в России должен царствовать великий князь Михаил Александрович, что «ныне Царствующий ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР завел у Себя во дворе сорок девок» и что «НАСЛЕДНИК АЛЕКСЕЙ рожден от Пуришкевича». Кончил он тем, что назвал царя дураком и произнес по его адресу площадную брань1479.
Очевидно, массовое политическое сознание эпохи Первой мировой войны нельзя изучать, используя лишь простые оппозиции «монархическое» – «антимонархическое», «патриотическое» – «антипатриотическое». К тому же и монархическое сознание порой могло оформлять весьма революционные настроения, это отмечали еще народники. Еще в 1886 году С.М. Степняк-Кравчинский утверждал: «Традиционный монархизм русских крестьян, сильно ослабевший за последние 20 лет, представляется нам, тем не менее, существенным элементом в нравственной жизни наших крестьян. Однако было совершенно неверным считать его предохранительным средством против народных волнений, бунтов и даже революции»1480.
Справедливость этого утверждения проявлялась и в годы Первой мировой войны: монархизм мог оформлять массовые протестные акции, опасные для режима, достаточно вспомнить антинемецкий погром в Москве и Московской губернии 26 – 29 мая 1915 года. Это был не первый погром в древней столице, уже в октябре 1914 года тысячи людей громили немецкие предприятия и магазины (поводом стала весть о падении Антверпена, захваченного германскими войсками). Власти были обеспокоены этими беспорядками, во время которых погромщики использовали национальную и государственную символику. В обращениях, осуждавших волнения, специально указывалось, что национальный гимн – это молитва, а исполнение его во время грубых актов насилия – богохульство. Однако беспорядки в мае следующего года значительно превзошли их и размахом, числом жертв и беспрецедентным материальным ущербом. Погром возник в результате пересечения различных традиций: акции рабочего протеста (забастовки, «снятие» с работы) накладывались на культурный код антиеврейского погрома (избиения и убийства «враждебных чужеземцев», разгром их собственности). При этом шовинистическая антигерманская агитация предшествующего периода сыграла особенно важную роль в подготовке этих событий, провоцируя появление слухов о внутренних врагах, отравляющих источники воды, осуществляющих саботаж и пр. Немалую роль в начале погрома сыграли слухи о великой княгине Елизавете Федоровне, сестре императрицы, жившей в Москве. Толпы двинулись к резиденции ее сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны, предполагалось, что она прячет там «немецких принцев», имеет тайную телефонную связь с Германией, хранит оружие и т.п.1481
В организации и самоорганизации толп погромщиков (так же как и во время ряда антиеврейских погромов) важную роль вновь играли монархические символы – национальные флаги и народный гимн «Боже, царя храни», бюсты и особенно часто портреты императора. Показательно, что наряду с портретами Николая II громилы несли и портреты великого князя Николая Николаевича. Эти государственные символы, по мнению погромщиков, делали их действия оправданными, патриотическими и законными. Насилие толпы становилось легитимным. В то же время некоторые жертвы погрома спаслись благодаря своевременному использованию этих символов для своей защиты: многие окна и витрины не были разбиты из-за того, что их вовремя украсили портретами царя и русскими национальными флагами. В историю вошел один немецкий лавочник, который весь день простоял у своего заведения с бюстом царя в руках. Всякий раз, когда на улицу выходила толпа громил, он затягивал «Боже, царя храни». Пел он со страшным немецким акцентом, однако, по всей видимости, громко и убедительно – во всяком случае, свою собственность ему удалось спасти. Другие потенциальные жертвы толпы сохранили свою жизнь и свою собственность благодаря тому, что они по требованию погромщиков плевали в портрет германского императора1482.
И в этой ситуации власти пытались бороться с тем, что символы монархии использовались для организации массовых беспорядков. Так, губернские власти требовали рассеивать толпы силой, отбирать царские портреты и привлекать к ответственности лиц, их несущих, за… оскорбление императора1483.
Погром, в котором наряду с гражданскими лицами участвовали и некоторые рядовые военнослужащие, представлял не только немалую опасность для общественного порядка, но и таил в себе возможность перерастания в массовую акцию, направленную отчасти против династии (войска, участвовавшие в подавлении беспорядков, понесли потери ранеными и убитыми). В огромной толпе москвичей, собравшейся на Красной площади, громко рассуждали о желательности избрания на престол великого князя Николая Николаевича, о необходимости заключения в монастырь царицы Александры Федоровны, о пострижении ее в монахини1484.
Неудивительно, что в этой накаленной ситуации, чреватой непредсказуемым развитием, различные группы радикальных социалистов по-разному реагировали на антинемецкий погром. Если некоторые подпольные организации интернационалистов оценивали его негативно, то другие радикальные противники режима видели в погроме первую долгожданную акцию, так или иначе направленную против ненавистной власти. Они надеялись со временем преобразовать этот народный протест в полномасштабную революцию (неудивительно, что некоторые лица, активно участвовавшие в погромах, после Февраля вступили в ряды социалистических партий). Да многие современники и воспринимали эти волнения как «начало революции»1485.
Власти не могли не понимать, что стихийный антинемецкий взрыв необычайно опасен для режима. Показателен секретный циркуляр Министерства внутренних дел от 4 июня 1915 года, который появился как реакция на майский погром в Москве. В нем отмечалось, что оппозиционные органы печати, «играя на естественном чувстве озлобления населения против германцев и австрийцев», намеренно подчеркивают те, якобы льготные, условия, в которых находятся германцы и австрийцы, живущие в России. Эти утверждения, отмечали авторы циркуляра, якобы намеренно использовались оппозицией для обвинения властей, которые покровительствовали-де немцам. Поэтому местным властям давались указания подвергать административным взысканиям те издания, которые занимались «натравливанием» населения против проживающих в России лиц германского и австрийского происхождения и призыва к агрессивным против них выступлениям. В случае необходимости подобные издания даже следовало временно прекращать1486. Составители циркуляра не были вполне искренними: не только оппозиционные издания, но и некоторые вполне лояльные режиму органы печати, консервативные и правые, постоянно проводили в своих публикациях антинемецкую и антиавстрийскую линию, фактически натравливая своих читателей на «внутреннего врага». В то же время выполнить данный циркуляр полностью было практически невозможно: любая попытка ограничить сверху германофобию военного времени могла восприниматься как убедительное доказательство прогерманских настроений верхов.
Крайние проявления шовинизма становились опасными для правительства, объединение общества на основе негативной интеграции стало представлять серьезную политическую проблему для режима. О том же свидетельствовало и воззвание московского градоначальника к населению древней столицы в августе 1915 года, в котором он подтверждал безусловное недопущение демонстраций в городе. Население призывалось «проявить патриотические чувства и духовное единение с армией не путем уличных манифестаций, а упорным и непрерывным трудом на помощь нашим славным героям». В условиях поражений русской армии любая весть даже о частичных победах вызывала вспышки энтузиазма. Так, весть об удачных действиях русского флота в Рижском заливе стала причиной восторженных манифестаций в Петрограде, в накаленной обстановке появился и совершенно невероятный слух о взятии Дарданелл союзниками, что повлекло новые восторженные манифестации1487. Очевидно, московский градоначальник боялся повторения майского погрома, спровоцированного патриотическими манифестациями. Но как мог восприниматься русскими патриотами этот призыв властей к дозированию и ограничению проявления искренних патриотических чувств?
