Жилище Давида Яковлевича сразило Деева наповал. Он не смог сосчитать комнаты, потому что сбился со счета. Он никогда не видел таких высоких потолков и просторных коридоров. Даже апартаменты Виноградовых выглядели жалкой трущобой по сравнению с квартирой этого господина. На дубовом паркете лежали такие ковры, что пес не посмел продвинуться дальше прихожей.
— Дядя Давид, — обратилась Мира по-свойски к старому знакомому, — только вы можете мне помочь.
— Прошу вас, деточка, — Давид повел графиню в рабочий кабинет.
Дверь заперлась перед носом любопытного пса. Пес застыл у картины в золоченой раме, на которой был изображен замок и мрачные деревья, словно небо накрылось грозовой тучей, точь-в-точь как над Слупицей.
— О, блин! — выразил свое восхищение Артур. — Никогда прежде он не видел вблизи таких крупных картин, висящих просто так на стене коридора. Прежде он думал, что такие картины вешают только в музеях.
— Здравствуйте, — приветствовал Деева женский голос. — Проходите, пожалуйста. Вам чай? Кофе? Выпьете что-нибудь? Может, вы голодны?
За спиной Артура стояла очаровательная молодая девушка с золотыми, как картинная рама, кудрями, эстетично разбросанными по плечам. Заспанное личико намекало гостю, что он зря вломился в приличный дом в столь ранний час. Однако девушка улыбалась. Деев оробел. Он не успел рта отрыть, как понял, что влюбился в эту прелестную особу с первого взгляда и на всю жизнь.
— Проходите, пожалуйста, в гостиную, — пригласила хозяйка. — Нет, нет, что вы, не разувайтесь.
Артур как в бреду опустился в кресло с бархатными подлокотниками перед хрустальной вазой, с которой свисали виноградные гроздья. Его тело еще чесалось после тюремных нар, его рваные джинсы едва скрывали ссадины на коленях, его сердце отчаянно ловило ритм. Грешным делом Артур решил, что замерз насмерть и попал в рай. Он молил Бога, чтобы бригада скорой помощи застряла в пробке. В отчаянии Артур вцепился в подлокотники. Девушка поставила перед ним поднос с кофейником и печеньем, открыла коробку шоколадных конфет и с вежливым поклоном удалилась. Преследовать ее Артур не стал. Он все еще боялся очнуться.
— Только, я прошу вас, никому ни слова, — донесся из прихожей голос графини. Хлопнула дверь кабинета, хозяин вышел в коридор, вернулся назад.
— Что вы, Мирочка. Конфиденциальность — наше профессиональное кредо.
Невысокий, лысоватый мужчина церемонно надел очки и ситцевые нарукавники, прежде чем сесть за стол. Он достал из ящика лупу, включил настольную лампу, придвинулся к предмету, принесенному графиней, и онемел.
— Дядя Давид, — окликнула его Мира. — Что скажете? Бриллиант?
Кушнир выпятил нижнюю губу. На его носу появилась испарина. Он поднес кристалл к лампе, отложил обычную лупу, достал лупу с линейкой.
— Деточка моя… — произнес он. — Откуда это?
— Мне нужно, чтобы вы повторили огранку в точности до микрона, — сказала графиня и положила на стол прозрачный параллелепипед. Ведь это алмаз, дядя Давид? Скажите?..
Испарина выступила на лбу Давида Яковлевича. Нижняя губа оттопырилась до неестественного предела, очки едва удержались на переносице.
— Давид Яковлевич, алло?
Кушнир положил камень на весы, ткнул пальцем по клавишам калькулятора.
— Нужно протестировать? Вы опасаетесь, Мирочка, что это имитация?
— Вы меня не поняли, дядя Давид. Мне нужно, чтобы вы сделали абсолютно точную копию, и как можно скорее.
Кушнир помолчал, помычал, рассматривая кристалл под лупой. Камень играл в его руке всеми оттенками радуги. Так ярко и сочно, что графиня временами пугалась.
— Что? — не терпелось ей. — Никогда не встречали такую огранку? Вы сможете ее повторить?
— Вряд ли… Боюсь, Мирочка, что это невозможно.
— Если б это было возможно, я бы не стала отрывать вас от дел, — объяснила графиня. — Я бы обратилась в ювелирную мастерскую. Вы один можете сделать невозможное, и вы это знаете лучше меня. Я не спрашиваю, сколько будет стоить работа, дядя Давид. Единственное, что я хочу знать, это срок.
— Вы, Мирочка, мне льстите. Я далеко не лучший огранщик. Даже если возможно воссоздать такие же вогнутые фацеты, то не на любом материале. Двух одинаковых камней не бывает. Камень надо изучать, прежде чем решать, для чего он пригоден. Нет, нет, конечно же, я не возьмусь. Эта задача по сложности, я вам скажу… Даже не знаю, кто бы мог за такое взяться.
— Я знаю, — заявила графиня. — Я знаю, что задача непростая. Я вполне допускаю, что вы не лучший в мире огранщик алмазов, даже не буду спорить. Я не знаю, возможно ли и это сделать и получится ли… Зато я знаю точно: если у кого и получится, то только у вас. Вы единственный, кому я могу доверить работу. Это решено окончательно. Меня интересует только срок.
Давид Яковлевич поднес алмаз к лампе.
— Что вас смущает, дядя Давид?
— Абсолютной копии сделать невозможно.
— Только теоретически! — заявила графиня. — Я знаю, как вы умеете договориться с камнем, если захотите. Вы должны сделать аналогичный «винт» и абсолютно точный размер, чтобы заходил в трубу, внутри которой стоит еще один, точно такой же кристалл, — Мира указала на отверстие ствола. — Если кто-то смог сделать копию, вы сможете и подавно.
— Чтобы поясок подходил к трубе? — начал соображать Кушнир.
— Вот именно, — обрадовалась Мира. — Надо чтобы поясок был абсолютно таким же по размеру.
— Это оружие? — вдруг догадался огранщик, и Мира опустила ствол на пол.
— Дядя Давид…
— Мира, это оружие? Кто тебе его дал?
— Я все объясню, только вы должны мне пообещать, что возьметесь…
Давид Яковлевич занервничал. Он выбежал в мастерскую, расположенную в подвале дома, вернулся, пожаловался на отсутствие лазерного инструмента, на необходимость везти его с завода, директором которого он являлся, на сложность расчетов и на всякую попутную белиберду. У Давида Яковлевича началась паника. Он бегал по квартире, переставлял предметы, ворчал, подолгу задерживаясь у окна с видом на шумный проспект. Улицы Москвы уже наводнились транспортом до предела и встали, Давид Яковлевич не мог усидеть за рабочим столом. Графиня Виноградова ждала. Она знала Давида Кушнира лишь постольку поскольку. Вернее, не знала совсем. Все, что ей было известно об этом человеке, выражалось двумя словами: Кушнир был уникальным огранщиком и таким же уникальным трусом. И та, и другая уникальность в нем зашкаливала до крайности. Давид Яковлевич имел золотые руки и знал о камнях все. Он чувствовал их нутром. Но при своей колоссальной эрудиции в ювелирном деле частенько путал имена вождей, не понимал разницы между красным и зеленым светофором, между гречневой и овсяной кашей. Ему было все равно, в чем выйти на улицу зимой: в шубе или домашнем халате, к тому же он частенько ошибался подъездом в доме, где родился и прожил более полувека. Трусом Давид Яковлевич был таким же избирательным. В молодости он не побоялся предложить руку Клавдии Виноградовой, у которой была очень маленькая и очень вредная дочь, но когда любимая женщина попросила его починить золотую цепочку, лишился покоя. Кушнир боялся прикасаться к золоту. Даже золотых часов не носил. Он назвал себя отвратительным ювелиром, не привыкшим иметь дело с металлами, особенно драгоценными. Мира так и не узнала, взялся Давид за пустяковый ремонт или мать была вынуждена обратиться в государственную мастерскую, потому что несчастный не спал по ночам от страха. Ему снились сотрудники в штатском, которые обыскивают мастерскую, ищут золотую пыль на инструментах, вскрывают сейфы и ломают шкафы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
