Третьим Рейхом. Он честно признается, что второй выход из трагической ситуации «отвечал чувствам тех, кто меня окружал»[1631], хотя сам Р. Арон вскоре переедет в Великобританию и примкнет к движению «Свободная Франция», организованному генералом де Голлем при непосредственном содействии У. Черчилля.
В воспоминаниях очевидцев драматических событий лета 1940 г. есть и другие свидетельства. У. Ширер пишет о растерянности и даже негодовании парижан, узнавших новость о перемирии: «Уже потрясенные всем случившимся, [они – авт.] с трудом могут в это поверить. Так же, как все мы. Что французская армия должна капитулировать, это ясно.
Маршал Петэн выступает с радиообращением к нации. Источник: Keystone-France
Но большинство из нас ожидали, что она сделает, как датская и бельгийская армии, а правительство, как хвастался Рейно, уедет в Африку, где Франция с ее флотом и африканскими армиями сможет продержаться длительное время… Для них [парижан, стоявших вместе с Ширером на площади Согласия, где был установлен немцами громкоговоритель – авт.] это был почти смертельный удар. Они уставились в землю, потом друг на друга. Они говорили: “Петэн капитулирует! Что это значит? Кто нам объяснит?”. И не было никого, у кого хватило сил ответить»[1632]. Другое интересное свидетельство приводит в своем дневнике И. А. Бунин, русский писатель, эмигрировавший во Францию в 1920 г. Участник парижского «исхода», он временно проживал в сельской местности и был хорошо осведомлен о военных поражениях французской армии. По его словам, бесславное завершение войны воспринималось населением как трагедия. «[Ко мне – авт.] подошел крестьянин, – записал он после заключения перемирия с Германией, – и со слезами сказал: “Вы можете ехать назад – армистис! [перемирие – авт.]”» [1633].
Коммунист Ф. Гренье описывает неоднозначное отношение к перемирию жителей деревушки Колонж (департамент Верхняя Савойя на востоке Франции). Через восемь дней после его подписания саперное подразделение, в котором воевал Гренье, было разоружено: «отняли винтовки и патроны. Кафе начали заполняться людьми. Все пили, чтобы все забыть: войну, поражение. Атмосфера тяжелая, беспокойная, как перед грозой». Кто-то пытался шутить, но солдаты были растеряны и возмущались: «Нас предали, так предали, как и представить себе невозможно!». Это огромное горе людей, у которых все вызывает отвращение, людей разгромленных, опустошенных[1634].
По утверждению крупного французского историка-международника Пьера Ренувена, особенности «коллективной психологии» французов – демографическое, экономическое и моральное истощение Франции – обусловили «распространение эмоционального отказа от войны», который нашел свое выражение в пацифизме, желании во что бы то ни стало покончить с войной [1635]. Об «истощении национального духа» рассуждает американская исследовательница Ю. С. Кислинг, полагавшая, что военно-политическое поражение мая-июня 1940 г. «имела естественные и неистребимые корни во французской политической культуре»[1636]. О морально-психологической нестабильности французского общества пишет и М. Александер, характеризуя Францию военной эпохи как «тусклую и утомленную страну»[1637].
Исследователь режима Виши Ж.-П. Азема полагает, что «исход» французов, беспорядочное бегство, психологический травматизм и глубокий кризис национальной идентичности «тем легче возвели на престол Петэна, что он отстаивал стратегию планомерного прикрытия территории континентальной Франции. Огромное большинство французов доверяло победителю Вердена: они надеялись, что он сумеет защитить их от оккупанта, действуя самым осмотрительным образом; они надеялись также, что “Маршал”, который, как они думали, лишен всяких партийных пристрастий, сумеет сплотить нацию»[1638]. О доверительном отношении «очень внушительного большинства французов» к Петэну – «человеку-защитнику»[1639], сумевшему объяснить нации причины столь неожиданного и постыдного поражения так, как он их понимал, делая акцент на слабости парламентского режима и восторжествовавшем в обществе «духе праздности» (esprit de jouissance)[1640], пишут историки Ж.-П. Азема, С. Берстайн и П. Мильза, Р. Ремон. Они же подчеркивают «крепкую прямую связь между “вождем” и большинством национального сообщества», которая выразилась в «настоящем культе» Петэна, установившемся во Франции летом 1940 г. [1641].
К. К. Парчевский в своих воспоминаниях указывает, что «Париж был ошеломлен тяжкими условиями перемирия. Но это все же мир, могло быть и хуже, прекратятся налеты, военные тревоги и бедствия. будут целы дома и имущество. Перестанет литься кровь. Прекратятся страдания.»[1642]. Радиоречь Петэна 17 июня о его намерении обратиться к Гитлеру с просьбой подписания мира встретила понимание и одобрение населения, изнемогавшего от бедствий, лишений и неопределенности: ведь стране, как утверждал маршал, грозили общая оккупация и полный разгром армии, а теперь «легкомысленная война закончена»[1643].
Еще 13 июня, выступая на заседании Совета министров, который тогда возглавлял Рейно, маршал заверил своих коллег, что он «никогда не покинет территорию метрополии» и «останется среди французского народа, чтобы разделить с ним его страдания и невзгоды». По убеждению Петэна и его соратников, продолжение войны против Германии и Италии в колониях неминуемо привело бы Францию к полному военному разгрому, капитуляции и прямому управлению страной из Берлина. Уверенные в скорой победе Третьего Рейха в войне, «они надеялись таким образом сохранить за Францией достойное место в будущей “коричневой Европе”»[1644].
Перемирие Петэн представлял как «необходимое условие долговечности Франции»[1645]. В эти дни он много рассуждал о «спасении чести», «национальном единстве», «возрождении Родины». Но для французов примирение с врагом означало прежде всего конец войне и их мучениям. Известный французский историк Ж.-М. Мейер в свой работе «Политическая жизнь в годы Третьей Республики 1870–1940» призывает читателей «не обманываться» по поводу степени популярности Петэна у населения летом 1940 г.: она была практически всеобщей и сулила французам скорое окончание бесславной войны. Тон задавали «политические и административние элиты как бы сильно они не были связаны с рушащимся режимом»[1646].
Осуждая малодушие большинства населения Третьей республики, согласившегося на признание полного поражения Франции, К. К. Парчевский так описывал морально-психологическое состояние французского общества: «Крайний эгоизм и забота о себе, овладевшая всеми, о своем благе, материальном состоянии, комфорте, эгоизм во всем – в общественной жизни, в политике, культурной деятельности, во внутренних и международных отношениях заглушили сознание общности, подлинный патриотизм и былую готовность к самопожертвованию…» [1647]. Автор пишет об антиобщественных настроениях, разложении нации и государства. Однако подобная оценка не разделяется современными исследователями военно-политического поражения Франции летом 1940 г., хотя практически никто из них не отрицает тяжелого психологического воздействия на нацию факта быстрого и страшного поражения, мучений беженцев, растерянности власти.
В. А. Дубищев утверждает, что «этнопсихологические особенности французского народа», его менталитет с идеями мессианства еще накануне войны привели «к росту национального самосознания и уверенности в необходимости сопротивления врагу»[1648]. По его убеждению, об этом свидетельствовали успешное проведение мобилизации; «исход» из Парижа миллионов беженцев, «не пожелавших оставаться под властью врага»; серьезное сопротивление французской армии в
