существует фронт, дееспособное командование, готовый на жертвы народ. Однако все это было лишь мечтой и воспоминанием. В действительности же потрясенная нация находилась в оцепенении, армия ни во что не верила и ни на что не надеялась, а государственная машина крутилась в обстановке полнейшего хаоса»[1687]. Генерал признается, что все это, в том числе неизбежность военной катастрофы и политического распада государства, он почувствовал во время кратких визитов, которые ему доводилось наносить первым лицам Третьей республики после очередной реогранизации кабинета Рейно 5 июня 1940 г., когда де Голль вошёл в правительство.
«Внешне они [члены правительства и председатели палат парламента – авт.] держались спокойно и с достоинством, – вспоминает генерал. – Но ясно было, что среди этого традиционного декорума они уже не более чем статисты. В вихре происходивших событий все эти заседания кабинета министров, направляемые вниз инструкции, получаемые в верхах донесения, публичные заявления, поток офицеров, чиновников, дипломатов, парламентариев, журналистов, которые о чем-то спрашивали или о чем-то сообщали, – все это производило впечатление какой-то бессмысленной, никому не нужной фантасмагории. При данных условиях и в данных территориальных рамках единственным выходом явилась капитуляция. Либо надо было с этим примириться – к чему уже склонялись многие, – либо следовало изменить рамки и условия борьбы. “Новая Марна” была возможна, но только на Средиземном море»[1688].
По мнению историка Ж.-П. Азема, в политическом кризисе, развивавшемся параллельно и зависимо от военных неудач, четко выделялись три важных временных отрезка: события до 10 июня, вокруг даты 13 июня и 16 июня. На первом этапе кризиса Рейно дважды совершил перестановки в правительстве – 18 мая и 5 июня, чтобы создать «кабинет войны» (для этого он, собственно говоря, и включил в него маршала Петэна, ставшего вскоре вождем пораженцев). Рейно «сократил возможности своих противников (прежде всего Даладье), продвигая людей, воинственно настроенных (Ж. Мандель стал министром внутренних дел), и окружил себя теми, кого сегодня назвали бы технократами: это были Бодуэн [в 1927–1940 гг. генеральный директор Индокитайского банка, затем помощник государственного секретаря – авт.], Бутийе [министр финансов – авт.], а также некий генерал де Голль, которого он хорошо знал и который только что продемонстрировал успешное руководство 4-ой бронетанковой дивизией» [1689]. К ним также можно отнести Жана Пруво, директора газеты «Пари-Суар», занявшего пост министра информации, Жоржа Перно, получившего должность министра по делам французских семей (ранее – здравоохранения). Однако это обновление правительственного кабинета не сняло противоречий, существовавших в окружении Рейно. Речь шла о столкновении интересов, мелочных интригах, наконец, о разделении министров на сторонников и противников заключения перемирия, и эта тема становилась отныне главной в правительственных дебатах[1690].
До 10 июня Рейно еще как-то удавалось поддерживать сплоченность своего кабинета, но после поражения на Сомме и Эне и переезда 9 июня правительства из Париж в Бриар, а затем в Тур многие министры стали «дрейфовать» к лагерю пораженцев. В него помимо военных и части политиков входили и некоторые крупные французские банкиры и промышленники, имевшие тесные связи с германскими торгово-индустриальными компаниями и желавшие как можно быстрее возобновить выгодное для них довоенное сотрудничество. Многие высшие военные чины, включая покрытого национальной славой Петэна, Вейгана и адмирала Дарлана, стремившиеся к сохранению престижа армии внутри страны и с ее помощью – к соблюдению внутреннего порядка и недопущению «новой Коммуны», якобы большевистского заговора, яростно доказывали, что избежать этого можно, только прекратив войну. С каждой прошедшей неделей становилось ясно: именно «партия мира» отвечает смутным пожеланиям нации, уставшей от войны.
13 июня произошло сразу несколько важных событий, свидетельствовавших об углублении политического кризиса во Франции. Накануне Вейган с одобрения Петэна открыто высказался за перемирие, а 13-го числа уже сам маршал ясно продемонстрировал свое намерение как можно быстрее начать переговоры с противником о мире. Министры Бодуэн и Бутийе поддержали позицию Петэна, но большинство кабинета разделяло точку зрения Рейно о необходимости продолжить военные действия против Вермахта. Тогда же, 13 июня, состоялись переговоры Рейно с Черчиллем, который для этого специально прилетел в Тур. Британский премьер-министр был поражен хаосом, неразберихой и паникой, царившими в городе; его никто не встретил на аэродроме, никто не знал, когда в Тур приедет Рейно и члены правительства; по городу бродили толпы беженцев.
Во время встречи Рейно впервые прямо поставил перед Черчиллем вопрос о заключении перемирия, неприятно удивив его «резкой переменой» своих взглядов. Как уже отмечалось, тогда Черчилль не согласился освободить Францию от условий франко-британского соглашения 28 марта, запрещавшего подписание сепаратного мира с Германией, хотя было понятно, что лагерь пораженцев во Франции укреплялся, обстановка на фронтах была удручающей, а затягивание с перемирием могло привести к падению кабинета Рейно (он этим пугал Черчилля) и установлению власти сторонников мирных переговоров с руководством Третьего Рейха[1691]. По словам Ф. Керсоди, «бесконечные
колебания [Рейно – авт.] между твердостью и нерешительностью» выглядели полным диссонансом на фоне громких заявлений британского премьер-министра[1692]. Он призвал Рейно «продолжить борьбу с Гитлером и его режимом», заявив, что «война, может быть закончена или нашим исчезновением, или нашей победой»[1693]. Одновременно Черчилль поинтересовался у Рейно, как будто вопрос был уже окончательно решен, «сколько времени пройдет до [официальной – авт.] просьбы о перемирии? Неделя или больше?»[1694].
По свидетельству присутствовавшего на переговорах двух руководителей государств-союзников генерала де Голля, «касаясь перспективы перемирия между французами и немцами, которая, как я полагал, приведет его в негодование, Черчилль, напротив, выразил по этому поводу сочувственное понимание. Но, перейдя к вопросу о военно-морском флоте, он неожиданно проявил исключительную требовательность и стремление к полной ясности. Нет никакого сомнения в том, что английское правительство до такой степени боялось передачи французского флота в руки немцев, что оно было склонно, пока еще не поздно, освободить нас от условий, вытекавших из соглашения 28 марта, лишь бы получить гарантии относительно судьбы наших кораблей. Фактически именно такой вывод напрашивался из этого ужасного совещания. Прежде чем покинуть зал, Черчилль, кроме того, настойчиво попросил, чтобы Франция в случае прекращения борьбы предварительно передала Англии всех 400 военнопленных немецких летчиков. Это сразу же было ему обещано»[1695].
Официальный отказ Черчилля дать согласие Великобритании на сепаратный мир Франции и Германии, а также решение Рейно продолжить борьбу (об этом пишет присутствовавший на заседаниях правительства Эррио) вызвали негодование лидеров лагеря пораженцев, заявивших, что кабинет не одобрил подобной резолюции и его большинство склоняется к переговорам о перемирии. На заседании вечером 13 июня они вновь настаивали на невозможности для правительства оставить Францию и переехать в Северную Африку, призывали к спасению
