кладет ее на рычаг, а ждет щелчка оттуда. И потом, уже положив трубку, еще с полминуты сидит, переживая разговор и как бы осмысливая сказанное; на самом деле он припоминает все детали разговора, достаточно ли точно и оперативно он среагировал. С удовлетворением отмечает про себя, что смог тут же на память назвать несколько требуемых цифр. Генеральный все отмечает, и это не пройдет мимо его внимания. Ну, а затем он вновь переключается на беседу. Но, собственно, что? Беседа закончена, пора закругляться, и он бросает в заключение что-нибудь вроде: «Ну, вот так и действуй… А насчет Острова подумай. Да, в его лаборатории делают дело, но… вот учти, что я тебе сказал». Затем следует широкая улыбка, Федя разводит руками, как бы говоря: ну, вот видишь, какой я простой и хороший, и в то же время занимаю солидный пост.
Что еще, скажите, нужно молодому, вступающему в жизнь специалисту? С ним поговорил сам Атаринов, обещал поддержку. И молодой человек уходил от Феди окрыленным и говорил своему коллеге: «А чего бы тебе не сходить к Атаринову? Зайди, побеседуй. Дело говорю! Это — человек!..» И вот уже другой юноша, желающий получить напутствие и поддержку, направляется к Феде, и у Феди появляется еще один сторонник, еще один кадр…
А кругом все кипит. На столе десятки бумаг, требующих ответа, звонят телефоны, толпятся люди, а ты умело и четко сбрасываешь вопросы: это решено, это — туда, это — поручить тому… Что там? На подпись? Давайте тут же и подпишу, чтоб не лежало. Верочка, а чертежи отдайте в светокопию. И все новые вопросы набегают как волны, а ты разгребаешь их. Ты популярен в отделе: ты слывешь хорошим работником, и что? Это не поможет тебе стать членом ученого совета. Нет. Не это решает, хоть об стенку расшибись…
3
Происшедшие сдвиги в Фединых настроениях были замечены в отделе, но трактовались по-разному. Одни считали, что он просто устал, другие объясняли все неустройством в личной жизни. Пожилые (по стажу) отдельческие дамы, влюбленные в Федю и озабоченные его здоровьем, говорили: «Ну нельзя же так… Он совсем истязает себя работой… И его не щадят!» И это мнение получило распространение в определенных кругах.
Прежде, когда Федю выдвигали или избирали в состав месткома, он радовался этому как заслуженному признанию; в такие периоды он был доброжелателен ко всем другим, которых тоже выдвигали, и говорил: «А чего? Здорово, это хорошо, когда выдвигают». Теперь же, в период своего служебного застоя, Федя начал настороженно сопоставлять свои достижения с успехами других. Он высчитывает, во сколько лет Остров стал лауреатом; каков средний возраст членов ученого совета; на котором году жизни нынешний зам по науке Шашечкин занял свою должность, в коей пребывает уже четверть века. И подсчеты эти не приносят ему успокоения (выясняется, что Тихон Иванович Шашечкин в Федином возрасте был уже заместителем директора!), а еще более растравляют его.
Раздраженному Феде казалось, что все эти годы были потрачены напрасно. И ему мерещится уже полная безысходность; перед ним встает альтернатива: либо — повышение, либо — уход. Да, ВНИИЗ — это марка, но есть и другие НИИ. Федю знали в кругах, и он мог рассчитывать на поддержку. Пойти в какой-нибудь скромный, небольшой НИИ заместителем по науке, — милое дело! Понятно, что такие должности на улице не валяются, но если поставить цель и приложить усилия, вполне можно подыскать приличную должность на триста пятьдесят рэ, выражаясь по-современному. Большего он не требует, но это уж кандидатский минимум — это мое, это отдайте.
В эти дни Федя делает еще одно печальное для себя открытие: оттого, что он сбавил темп, стал равнодушнее к делу, просиживал в столовой по два часа, — не произошло никакого переворота; все шло, как и шло, — чертежи отправлялись в светокопию, выдавалось необходимое количество проектной документации для закрытия плана, даже с небольшим перевыполнением; распределялись премии (он просто подписывал от администрации поданный ему треугольником список, а не спорил, как прежде, до хрипоты, чтоб все было по справедливости). Более того, у Феди улучшились отношения с непосредственным шефом, которому, казалось, импонировало новое Федино отношение к своим обязанностям; очевидно, прежняя, слишком уж энергичная деятельность Атаринова служила как бы немым упреком шефу…
Так ради чего, спрашивается, он старался? За что страдал? За свою глупость. Только лишь. С тяжелым чувством он вспоминает о друге Игоре Хрусталеве: ведь положение Игоря еще хуже… Федя хоть сумел защититься, а Хрусталев так и остался без степени. В какой-то мере сам виноват: тянул, тянул, а потом махнул рукой, хотя материала у него, конечно, на три диссертации, — размышляет Федя. В то же время у него возникают уже сомнения, кто ж из них добился большего. Хрусталев считается видным специалистом, имеет патенты… Его знают в отрасли, а персональный оклад компенсирует отсутствие ученой степени. Правда, персональной ставки можно лишиться. Что тогда?
Вслед за Хрусталевым он вспоминал еще двух-трех инженеров-экспериментаторов, тоже без степеней. Вкалывали дай бог и без персональных надбавок, и без загранкомандировок. Это сравнение ненадолго успокоило Федю. Конечно, он не карьерист и не собирается шагать по трупам, но все же его труд должен быть оценен. Цель была поставлена. Оставалось — действовать.
Надо понять, что кроме дела существуют еще человеческие отношения. Будь ты семи пядей во лбу, но если у тебя нет контактов — все без пользы. Что генеральный? Важно, как доложат ему. И правильно, он же не может во все вникать… Тот же Санька Серов на всех европейских симпозиумах побывал. Владеет аудиторией, знает английский — все правильно. Но кроме того, после каждой поездки является с сувенирчиками Танечке, Манечке, Женечке, на поклон к Шашечкину, то-се… Пусть мелочь, но это жизнь, — рассуждал Федя, все более прозревая. И ему, с одной стороны, было обидно, что так делается, но еще обиднее было, что раньше он как-то не придавал этому значения.
А все Игорь Хрусталев со своими наивными представлениями. Дело же не в том, чтобы хапать и хватать, — вовсе нет! Просто надо более зрело смотреть на жизнь. Вот именно — зрело.
И
