Алла. Держи, ну вот видишь, как все хорошо? Успокоилась? Ну, бегом спать. Спокойной ночи.
Лада. Спокойной ночи, мамочка, спокойной ночи, папочка. Я пойду видеть во сне мою хрустальную вазу. (Уходит.)
Алексей Никонорович. А все-таки скверно получилось. И как тебя угораздило выбросить ее зайца в мусорное ведро?
Алла. Господи! Да почем я знаю? Сгребла хлам у нее со стола и не заметила. Если бы я хранила все висюльки-писюльки, которые она преподносит нам к праздникам, то нам жить стало бы негде! Мы по уши заросли бы пластилином, ватой и бумагой. Тут она вон всю кухню надумала обвесить своими картинками — птичками и цветочками, снять репродукции Ван Гога и обвесить своими маляками. Представляешь, на что бы стала похожа наша кухня? И когда я не согласилась, она заперлась у себя в комнате и там рыдала. Что же мы, должны быть на поводу у ее капризов?
Алексей Никонорович. Ну все же нехорошо… ты могла бы выбросить этого зайца попозже, когда бы она о нем забыла. И потом лучше в мусоропровод или вынести на улицу…
Алла. Да не могла же я думать, что она станет рыться в мусорном ведре, к тому же эти дни я совсем замоталась. И потом, не развивай в ней этого донкихотства — в наши дни оно просто смертельно. Нечего ей доказывать, что ее зайка действительно дороже хрустальной вазы. Пусть с детства трезво знает цену вещам. Ну, будь!
Алексей Никонорович. Будь.
Алла. Ну и как же распалась ваша доморощенная коммуна?
Алексей Никонорович. Как распадается все на свете — со временем и постепенно. Если искать глубоко принципиальную причину, то она, по-видимому, заключалась в том, что наша организация была преждевременной, а если смотреть на дело чисто внешне, то виною всему окажутся женщины: наши ребята стали жениться один за другим. Сначала Юрка женился на Леночке, потом Левка на Татьяне, потом Женька на Полине. Ну и где же тут разместиться в двух комнатах, пришлось каждому искать комнату, а когда родились дети, то и квартиру. В общем, мы с Шуркой остались вдвоем. Но и наши потребности к тому времени возросли — я был уже зам. главного конструктора. а он зам. главного инженера. И мы приобрели на двоих «Победу». Это нас и сгубило. Нами стали интересоваться красивые женщины, и вот отбыл из коммуны и Шурка. Женился на Кате. Я остался в коммуне один. Вернее, я сам себе стал коммуной.
Алла. А машина?
Алексей Никонорович. Машина досталась ему.
Алла. Почему?
Алексей Никонорович. Так мы решили. Ведь у него была уже семья.
Алла. И он не отдал тебе денег?
Алексей Никонорович. Нет… То есть сначала не отдал, а потом отдал.
Алла. Когда?
Алексей Никонорович. Позже. Когда я был уже женат на тебе.
Алла. Когда? Я что-то не помню.
Алексей Никонорович. Да отдал, отдал, я у него попросил, я не хочу это вспоминать. Так вот, я остался сам для себя коммуной. Я тратил всю свою зарплату на подарки, я дарил подарки всем знакомым и полузнакомым, я дарил к Новому году, к Первому мая и даже к Пасхе. Я отыскивал в комиссионном каких-нибудь малайских божков из нефрита, смешные фигурки из янтаря, статуэтки Дон Кихотов, но больше всего я любил дарить орлов, деревянных орлов с размахом крыльев до полуметра. Я считал, что подарок должен быть бесполезным, и строго придерживался этого, хотя тратил на такие подарки все свои деньги.
Алла. А на что же ты жил?
Алексей Никонорович. Я заходил в любой дом, и меня сразу кормили. Ух, как меня кормили! Мне всегда все до смерти были рады и кормили как на убой. Ух, как мне все всегда были рады! Сам себе не верю, когда вспоминаю. Ну, будь.
Алла. Будь.
Алексей Никонорович. Ну вот. К пятидесяти годам я считаю, что я завершил свой марафон. Мы приобрели все, что мы хотели, и притом исключительно честным путем. Можно сказать в узком семейном кругу, что я счастлив, вполне удовлетворен и могу позволить себе паузу. Лично мне больше ничего не нужно: мы живем в Москве, у нас есть хорошая двухкомнатная квартира в доме высшей категории, с большой кухней, у нас есть наша голубая «лада», пусть не роскошная, но вполне сносная дача в сорока минутах езды от города на берегу реки и, наконец, у меня есть прекрасная серьезная дочь и любящая красивая молодая жена. Ты слышала, как сказал Колька: он просто волшебник, этот Леха Савченко, все, что он хочет, он может сделать; он может напоить нас всех газированной водой в жаркий день, когда все автоматы сломаны, а в ларьках продают только горячие пирожки, он может достать каждому из нас но пододеяльнику без очереди, он может жениться на самой красивой и ветреной девушке — мало того что сделать ее образцовой матерью и женой, но и сохранить ее во всей первозданной свежести и красоте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Алла. Да, этот Колька пялился на меня весь вечер и нарезал мне фигурно апельсины и яблоки. Кошмар, до чего надоел. А что, я действительно ничего выглядела?
Алексей Никонорович. Ты выглядела великолепно. Все другие дамы от зависти свернулись, как кислое молоко на огне. Да, приятно сознавать, что тебе все-таки удалось обосноваться в этой жизни со своей семьей с кое-какими удобствами. А в Омске мы жили, если серьезно посмотреть, с точки зрения взрослого человека, то это просто страх вспомнить. Свинство какое-то. С женщинами по полгода не встречались, ночами подушки целовали взасос. Спали вповалку, ели в столовых какие-то кишки с жиром. Знаешь, по эту сторону Уральских гор едят внешние части домашнего скота — разные там филе, вырезки, а по ту — внутренние — вымя, ночки. В сорокаградусные морозы мы щеголяли в демисезонных драных пальтишках и в кепчонках, носки всегда воняли, летом в какие-то горы по жарище пешком забирались, спины рюкзаками натирали до волдырей.
Алла. Жуть.
Алексей Никонорович. Черт возьми! А вот говорю и почему-то этой жути не помню — весело как-то вспоминать, ей-богу, весело отчего-то… (Задумывается.)
Алла. Будь.
Алексей Никонорович. Будь.
Алла. Молодые были, оттого и весело. Молодым все весело. Я вот в то воскресенье с Ладкой на лыжах каталась, на обратном пути зашла в булочную. Кассирша, пожилая такая, толстая, в очках, меня спрашивает: что, на лыжах катались? На лыжах, говорю. Это, говорит, хорошо, что на лыжах, я молодая была, так все потихоньку от мамы на каток бегала, с мальчиками покататься. Ну уж и смеялись мы тогда, ну и смеялись, вот ведь как весело было! Хотя чего веселого-то было, если вспомнить? И насупилась вся. Прихожу домой, а она меня на тридцать копеек обсчитала. Вот где ее веселье теперь. Да, мы с тобой действительно молодцы — вон Ляпуновы на пару столько же, сколько мы, получают, а ни дачи, ни машины у них, ни квартиры, живут в своей комнате довоенной в огромной коммунальной квартире, и площади у них по девять метров на каждого хватает, так что никакой надежды выбраться.
Алексей Никонорович. У них детей двое, им труднее.
Алла. Да дело разве в этом? Просто хозяйственность тут нужна, умение даже — небольшими деньгами здраво распорядиться! А к ним как ни придешь, все торт на столе и вино. И перед кем хвастают? Ну, будь.
Алексей Никонорович. Будь.
Алла. Да, знаешь, я ведь с Тамаркой Ляпуновой уже два месяца не разговариваю; мне Сашка как-то сказал, что она ему как-то сказала, что понять не может, откуда только у нас дача, гараж и машина. Наверное, говорит, Никонорыч с работы кое-что тащит.
Алексей Никонорович. Свинья какая! Ее бы на мое место — я бы посмотрел. Или ее супруга. Непременно проворовались бы. Я вот как считаю — многие люди сейчас честные только от того, что украсть негде, а попади они на хлебное место, скажем, на мое, — к рукам бы все так прилипать бы стало. Это как женщины есть порядочные только оттого, что быть непорядочными не с кем, вот других и судят. А вот красивых женщин и порядочных я действительно уважаю. Соблазн — вещь глубоко принципиальная. Ну, будь. За тебя.
