Конец
Давайте разденем елку
(Судебные прения)
Пьеса в двух актах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
С а в ч е н к о А л е к с е й Н и к о н о р о в и ч — замдиректора НИИ, 50 лет.
С а в ч е н к о А л л а Н и к о л а е в н а — его жена, 36 лет.
Л а д а — их дочь, 7 лет.
М о л о д о й ч е л о в е к в ч е р н о м.
Ш о ф е р.
АКТ ПЕРВЫЙ
Картина первая
Хорошо, современно обставленная комната в двухкомнатной квартире. Входят А л е к с е й Н и к о н о р о в и ч и А л л а с большими коробками, свертками, пакетами и цветами. Ставят все, раздеваются и падают в кресла. Шофер вносит какой-то очень длинный, почти в рост человека, предмет, обернутый бумагой, и большую коробку.
Алла. Ставьте, ставьте прямо здесь. Спасибо большое.
Шофер. Наши поздравления вам. Спокойной ночи. (Уходит.)
Алексей Никонорович. Уффффф!
Алла. Да… а…
Алексей Никонорович. Да… а…
Пауза.
Алла (встает). Давай теперь потанцуем с тобой вдвоем. (Ставит пластинку.) А то там у меня от кавалеров отбоя на было. И потом не объявили ни одного дамского танца, у этих технарей совершенно нет никакого чувства такта. А ты сам меня не приглашал. (Танцуют.) Сделай чуть тише, а то Лада проснется. (Танцуют.) Мне так же приятно танцевать с тобой, как пятнадцать лет тому назад. В ресторане в Омске, помнишь? А еще говорят, что не существует долгой любви. (Целует его.) А ты танцуешь всё танго, старомодное танго пятидесятых годов, кажется, оно, к счастью, снова вошло в моду, но ты его танцевал со мной и в шестидесятых, тогда, в Омске, точно так же: шаг в сторону — два вперед, и представляешь, хотя до тебя я всегда танцевала с лучшими танцорами нашего института, мне за тебя ни чуточки не было стыдно. Ой, как голова закружилась. (Садится в кресло.) Я, кажется, немного перепила…
Алексей Никонорович. И я. В конечном итоге. Если подходить к вопросу принципиально.
Алла. Еще бы! Столько тостов! Пятьдесят человек, и каждый — по тосту. И со всеми надо ведь чокнуться и выпить. Никак на пойму, почему мы не очутились в вытрезвителе! Я же тебя предупреждала. чтобы ты налил воды в водочную бутылку и поставил ее возле себя.
Алексей Никонорович. Я и налил, и поставил, только потом ее кто-то увел…
Алла. Ха-ха… Представляю себе его изумление — налил бокал, хватил — и поперхнулся чистенькой… ха-ха… невинной… ха-ха…
Алексей Никонорович. А я думаю, что к тому времени этот кто-то уже так набрался, что хватанул из нее бокал, поморщился, крякнул, закусил огурчиком, все как полагается, хватанул второй — и свалился под стол, в самом деле и наклюкался. Ха-ха…
Алла. Ха-ха… Я накрою на стол. В конце концов, ведь это больше всего касается нас двоих. Ты что-нибудь будешь пить — коньяк, шампанское, сухое вино, водку?
Алексей Никонорович. А что, есть коньяк? Тогда я коньяк.
Алла. И я. У меня все есть. Я все бутылки со стола успела в сумку составить. Только две «Киндзмараули» официантка не отдала. Прямо вцепилась и говорит — это нам.
Алексей Никонорович. Ну и бог с ними. Надо было все оставить, неудобно из ресторана забирать.
Алла. Ну да, неудобно! Тут десять бутылок — три бутылки водки пшеничной и семь «Киндзмараули», считай, двадцать четыре и двадцать один. Да считай же, ты что, спишь?
Алексей Никонорович. Сорок пять рублей.
Алла. Какие деньги! А ты оставить. Мало мы потратили? Ну за тебя, будь!
Алексей Никонорович. Будь!
Смеются, потом А л л а резко обрывает смех, подходит к коробкам и нетерпеливо пробует разорвать, развязать веревки, потом бегает по комнате, ища что-то.
Алла. Господи, где же ножницы? Ты не видел моих маленьких ножниц?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Алексей Никонорович. Возьми в кухне нож. Да… а… а… а тосты были действительно превосходные. И уж какие молодцы! Всю мою юность вспомнили. Я даже прослезился.
Алла. Да этот нож, как гребенка, веревки не может перерезать! Сколько я уже тебя прошу — возьми ножи наточить на работу.
Алексей Никонорович. А ты возьми с черной ручкой. Он очень острый… Да… а… До самых мелочей все вспомнили, я и сам уже позабыл многое. Коммуна… коробка из-под мармелада, куда мы всю зарплату свою клали… две комнаты на семерых здоровых парней, и я действительно ведь был верховным председателем коммуны. Пять лет так жили. Семь молодых специалистов из Ленинграда. Семь ненаглядных чад, маменькиных сыночков, выживших во время войны, привыкших к пуховым подушкам и домашним пирожкам с повидлом, а тут вдруг Омск, Сибирь, холодрыга, а мы парни хоть куда, орлы, женихи, кальсон не носим, уши меховых шапок на бантик на темечке завязываем, у меня до сих пор уши на пятиградусном даже морозе скулят…
Алла. И синеют. Смотри, это «Спидола».
Алексей Никонорович. Прекрасно. Это второй отдел. Левкин. Он знает, что я мечтал. Гляди-ка, экспортный вариант. Постарались. Ай да Левкин! Ты представляешь, все же действительно так и было — каждую субботу мы собирались, тогда еще один выходной был, садились в кружок и по очереди выходили на его середину, мы разглядывали друг друга, как девушек, с ног до головы, то есть с туфель до шапок, и постановляли, у кого что сильно пообносилось, и общим голосованием выделяли ему сумму, а он уже сам отсчитывал и брал ее из мармеладной коробки и покупал то, что постановила ему купить наша коммуна.
Алла. Очень забавно. И вообще, все, что сегодня рассказывали, очень симпатично. Я, правда, слышала это уже от тебя, но без таких подробностей, не так живо, и потом ты никогда не говорил, что ты был душой этой самой коммуны. А сколько стоит экспортный вариант «Спидолы», ты не знаешь?
Алексей Никонорович. Сто восемьдесят. Ну душой не душой, а ребятки меня слушались, я ведь малость постарше был, а вообще, что там душа, кто там чья душа, и ведь все душа в душу жили. Смешно вспомнить, как мы износ брюк устанавливали, ну, там манжеты — тогда манжеты на брюках носили — пообтрепались — в мелкий ремонт сдать, а вот ты нагнись. Пальцами до носков достать и вертись в таком виде, теперь так и не встанешь (Пробует.), ха-ха, куда тебе! Брюшко не пускает. Сверкает у тебя задница сквозь брюки — лезь в мармеладную коробку, нет — в мелкий ремонт и дожидайся, пока сверкнет.
Алла. Очень смешно и очень трогательно. (Стучит по вазе, которую вынула из коробки.) Никак теперь не разберешь, настоящий хрусталь или прессованный, только жди, когда потемнеет. Ну это, кажется, настоящий. Я видела такие в нашем комиссионном. Сто пятьдесят рублей.
Открывает дверь и на цыпочках входит в комнату, достает оттуда детские счеты.
Алексей Никонорович. Ты что?
Алла. Да так. Прикинуть кое-что интересно. (Щелкает на счетах.)
Алексей Никонорович. Ну ваза — это от четвертой лаборатории. От женщин. Тут женская рука видна. А ведь что смешно — парни-то все мы молодые были, здоровые, первые щеголи, а потачки друг другу ни в чем не давали; представляешь себе, фонда на женщин в нашей мармеладной коробочке вообще из было.
Алла (развязывая пакет). А как же? Монашеский орден у вас вышел вместо коммуны?
Алексей Никонорович. Ан нет, мы тогда, Алена, считали, что таким парням, как мы, не нужны женщины, которые требуют затрат — цветов в пятидесятиградусные морозы, ресторанов, билетов в оперный театр в первый ряд, подарков в виде дорогих конфет и бус; мы желали себе и своим друзьям скромных, понимающих наше скромное положение в мире молодых специалистов, подруг.
