— Старбак, не так ли?
— Да.
— Обращайся к офицеру «сэр», мусор!
— Ладно, Хардинг, не нужно, — лейтенант нахмурился в явном неодобрении грубости Хардинга. Он положил кожаную сумку на стол и вытащил из нее папку. Развязав ее зеленые ленточки, он открыл ее и осмотрел лежащие внутри бумаги.
— Натаниэль Джозеф Старбак, так?
— Да.
— В настоящее время проживаете на Франклин-стрит, в доме старика Бурреля, так?
— Я не знаю хозяина дома.
— Джошуа Буррель, торговец табаком. Семья сейчас переживает тяжелые времена, как и многие в наши дни. Что ж, давайте посмотрим, — лейтенант откинулся назад, так что стул угрожающе заскрипел, а потом снял очки и устало потер глаза.
— Я задам вам пару вопросов, Старбак, а ваша роль, как вы могли бы догадаться, заключается в том, чтобы на них ответить. Обычно, конечно же, подобные вещи делаются в законном порядке, но сейчас война, и боюсь, что необходимость вытащить из вас правду не может ждать всей этой канители с адвокатами. Это понятно?
— Не совсем. Я не знаю, какого дьявола здесь делаю.
Охранник за спиной Старбака предупреждающе рявкнул в ответ на наглое поведение Старбака, но лейтенант поднял руку в успокаивающем жесте.
— Вы это узнаете, Старбак, обещаю, — он снова водрузил очки на нос.
— Забыл представиться. Какая невнимательность. Меня зовут лейтенант Гиллеспи, лейтенант Уолтон Гиллеспи, — он произнес это имя так, словно ожидал, что Старбак его узнает, но тот просто пожал плечами. Гиллеспи вытащил из кармана кителя карандаш. — Начнем? Где вы родились?
— В Бостоне, — ответил Старбак.
— Где именно, будьте добры.
— На Милк-стрит.
— В доме ваших родителей, правильно?
— Бабушки и дедушки. Родителей матери.
Гиллеспи сделал пометку.
— Где в настоящее время проживают ваши родители?
— На Ореховой улице.
— До сих пор там живут? Прекрасно место. Я был в Бостоне два года назад и имел честь прослушать проповедь вашего отца, — Гиллеспи улыбнулся этому явно приятному воспоминанию.
— Продолжим, — сказал он и задал Старбаку несколько вопросов о его школьных годах и учебе в Йельском теологическом колледже, как он оказался на Юге в начале войны и о службе в Легионе Фалконера.
— Что ж, пока неплохо, — заявил Гиллеспи, прослушав рассказ о событиях на Бэллс-Блафф. Он перевернул страницу и нахмурился, прочитав то, что там написано. — Когда вы впервые встретились с Джоном Скалли?
— Никогда о нем не слышал.
— С Прайсом Льюисом?
Старбак покачал головой.
— С Тимоти Уэбстером?
Старбак просто пожал плечами. чтобы показать свое неведение.
— Понятно, — произнес Гиллеспи тоном, который предполагал, что отрицание Старбака его совершенно озадачило. Он сделал пометку карандашом, все еще хмурясь, а потом снял очки и помассировал переносицу. — Как зовут вашего брата?
— У меня три брата. Джеймс, Фредерик и Сэм.
— Их возраст?
Старбаку пришлось задуматься.
— Двадцать шесть или двадцать семь, семнадцать и тринадцать.
— Самый старший. Его имя?
— Джеймс.
— Джеймс, — повторил Гиллеспи, словно никогда раньше не слышал этого имени. Внезапно во дворе закричал какой-то мужчина, и Старбак четко различил звук хлыста, рассекающего воздух, а потом с щелчком обрушившегося на жертву. — Я закрыл дверь, Хардинг? — поинтересовался Гиллеспи.
— Очень плотно, сэр.
— Здесь так шумно, так шумно. Скажите мне, Старбак, когда вы в последний раз видели Джеймса?
Старбак покачал головой.
— Задолго до начала войны.
— До войны, — повторил Гиллеспи и записал это. — А когда вы в последний раз получали от него письмо?
— Тоже до войны.
— До войны, — снова медленно повторил Гиллеспи, а потом достал из кармана маленький перочинный ножик. Он открыл его и заточил карандаш, тщательно собрав остатки древесины и грифеля в кучку на краю стола. — Что вы можете сказать об Обществе снабжения армии Конфедерации библиями?
— Ничего.
— Понятно, — Гиллеспи отложил карандаш и откинулся назад на шатком стуле. — А какие сведения вы послали своему брату относительно расположения наших сил?
— Никаких! — протестующе выкрикнул Старбак, наконец начиная понимать, по какому поводу поднялся весь этот шум.
Гиллеспи снова снял очки и вытер их о рукав.
— Я уже упоминал ранее, мистер Старбак, что мы вынуждены, к большому сожалению, идти на крайние меры, чтобы установить истину. Обычно, как я сказал, мы ограничены положенными по закону процедурами, но чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мер. Вы понимаете?
— Нет.
— Позвольте спросить еще раз. Вы знаете Джона Скалли и Льюиса Прайса?
— Нет.
— Вы состояли в переписке со своим братом?
— Нет.
— Вы получали письма на имя Общества снабжения армии Конфедерации библиями?
— Нет.
— Вы отдавали письмо Тимоти Уэбстеру в отель «Монументаль»?
— Нет! — запротестовал Старбак.
Гиллеспи печально покачал головой. Когда майор Александер арестовал Тимоти Уэбстера и Хетти Лоутон, он также обнаружил письмо, написанное тесно прижатыми друг к другу печатными буквами, в котором детально описывалось размещение защитников Ричмонда.
Письмо было адресовано майору Джеймсу Старбаку, и это же имя значилось в бумагах, изъятых у Скалли.
Письмо стало бы катастрофой для Конфедерации, потому что содержало описание того спектакля, который устроил генерал Магрудер, чтобы обмануть патрули Макклелана. Единственное, что помешало Уэбстеру доставить письмо, это ужасный приступ ревматизма, который свалил его в постель на несколько недель.
Старбак покачал головой в ответ на очередной вопрос о письме:
— Никогда не слышал о Тимоти Уэбстере.
Гиллеспи скривился.
— Вы настаиваете на этом?
— Это правда!
— Увы, — сказал Гиллеспи, открыл кожаную сумку и вытащил оттуда яркую латунную воронку и синюю стеклянную бутылку. Он откупорил бутылку, и тонкий кислый аромат наполнил помещение. — Мой отец, Старбак, как и ваш, человек выдающийся. Он возглавляет приют для душевнобольных в Честерфилде. Вам это известно?
— Нет, — Старбак опасливо поглядел на бутылку.
— Существует две точки зрения на лечение душевнобольных, — продолжил Гиллеспи.
— Согласно одной теории, от безумия можно избавить пациента мягким путем, с помощью свежего воздуха, хорошего питания и доброты, но вторая точка зрения, которой придерживается мой отец, заключается в том, что безумие нужно изгонять из страдальца шоковой терапией. Иными словами, Старбак, — Гиллеспи поднял глаза на заключенного, и они как-то странно заблестели, — мы должны наказывать безумца за его ненормальное поведение и таким образом вернуть его обратно в общество цивилизованных людей. Это, — он поднял синюю бутылку, — назвали лучшим известным науке веществом, принуждающим к нужным действиям. Расскажите мне про Тимоти Уэбстера.
— Мне нечего сказать.
Гиллеспи помедлил, а потом кивнул тюремщикам. Старбак повернулся, чтобы оказать сопротивление ближайшему, но слишком поздно. Его ударили сзади, свалив на пол, и до того, как он смог повернуться, он был прижат к полу.
Кандалы вокруг лодыжки клацнули, когда его руки связали за спиной. Он выругался на тюремщиков, но они были крепкими мужчинами, привыкшими ломать заключенных, и проигнорировали ругательства, повернув его на спину.
Один взял латунную воронку и засунул ее Старбаку в рот. Тот сопротивлялся, сжав зубы, но охранник угрожал пропихнуть воронку, сломав зубы, и Старбак, поняв, что побежден, расслабил челюсть.
Гиллеспи встал рядом с ним на колени с синей бутылкой в руках.
— Это кротоновое масло[46], - сказал он Старбаку, — вам это известно?
Старбак не мог ничего ответить, и потому покачал головой.
— Кротоновое масло получают из семян растения Croton tiglium.
— Это слабительное, мистер Старбак, и очень сильное. Мой отец использует его, когда пациент ведет себя агрессивно. Ни один безумец или человек с деструктивным поведением не сможет вести себя агрессивно, видите ли, когда каждые десять минут у него опорожняется кишечник, — улыбнулся Гиллеспи.
— Что вы знаете о Тимоти Уэбстере?
Старбак покачал головой, а потом попытался вырваться из хватки охранников, но те двое для него были слишком сильными противниками. Один с силой запрокинул Старбаку голову на плиты пола, а Гиллеспи поднес бутылку к воронке.
— В прежние времена лечение безумия основывалось лишь на простых физических наказаниях, — объяснил Гиллеспи, — но мой отец отдал дань медицине, открыв, что применение этого слабительного гораздо эффективней, чем любая доза порки. Полагаю, сначала небольшая порция на пробу.
