— Ждите здесь, — сказал майор, указывая на пространство в стороне от толпы военных. Старбак подчинился, а потом в тревоге обернулся, потому что доставивший его сюда из города экипаж неожиданно тронулся в путь. Неужели он покинет это место в сосновом гробу, ожидающем неподалеку от лестницы?
Майон заметил ужас, написанный на лице Старбака, и нахмурился.
— Это не для тебя, идиот.
Волна облегчения прошла по телу Старбака. Он задрожал и чуть не заплакал.
Когда тюремный экипаж удалился, прибыл еще один. Этот был элегантным и старомодным с темными полированными панелями, позолоченными колесными осями и запряженным четверкой лошадей.
Чернокожий кучер остановил экипаж на противоположной стороне виселицы, натянув поводья, а потом спустился и открыл дверцу. Оттуда появился пожилой мужчина.
Он был высоким и худым, с густой седой шевелюрой, обрамлявшей загорелое до черноты и изрезанное морщинами лицо. Он был не в мундире, а в элегантном черном костюме.
Первые лучи солнца отражались от его часов с брелками на цепочке и от серебряного набалдашника трости. Солнце блестело и в его глазах, которые, похоже, уставились прямо на Старбака, и этот взгляд вызывал в нем какое-то тревожное чувство.
Старбак тоже посмотрел на мужчину, пытаясь побороть дискомфорт, который причинял ему этот взгляд, и когда он, казалось, вступил в упрямое детское соревнование — кто отведет глаза первым, суета за его спиной возвестила о прибытии висельника.
Комендант Кэмп-Ли возглавлял небольшую процессию, за ним шествовал капеллан епископальной церкви, читавший вслух двадцать третий псалом. За его спиной следовал заключенный, которого поддерживали двое солдат.
Он был крупным человеком приятной наружности, с большими усами, гладко выбритым подбородком, густыми темными волосами и одет в сорочку, брюки и ботинки.
Его руки были связаны спереди, на ногах не было ни веревок, ни цепей, но несмотря на это, казалось, что ему трудно передвигаться. Он спотыкался, и каждый шаг давался ему с трудом. Толпа снова замолчала.
Неловкость и дискомфорт от наблюдения за хромым человеком, идущим на смерть, усилились, когда заключенный попытался взобраться по лестнице. Его связанные руки и в обычное то время сделали бы этот подъем затруднительным, но боль в ногах превратила его почти в непреодолимый.
Два солдата приложили все усилия, чтобы ему помочь, а палач в белом сюртуке выбил из трубки сгоревший табак и наклонился, чтобы помочь заключенному преодолеть последние ступеньки. Тот едва слышно стонал при каждом шаге. Теперь он похромал в сторону люка, и Старбак увидел, как палач присел, чтобы связать ноги своей жертвы.
Капеллан и комендант последовали за ним на площадку. Первые лучи солнца окрасили перекладину виселицы в роскошный золотой цвет, а комендант разворачивал бумагу с приговором.
— В соответствии с приговором, вынесенным военным трибуналом в Ричмонде шестнадцатого апреля…, - начал читать комендант.
— Нет такого закона, по которому вы можете так поступать, — прервал коменданта заключенный. — Я американский гражданин и патриот, служащий законному правительству этой страны! — пленник выразил свой протест хриплым голосом, в котором, тем не менее, сохранилась удивительная сила.
— Вы, Тимоти Уэбстер, приговорены к смерти за шпионаж, который незаконно осуществляли в пределах суверенных Конфедеративных Штатов Америки…
— Я гражданин Соединенных Штатов! — прорычал Уэбстер с вызовом.
— И только это государство обладает здесь властью!
— И этот приговор теперь будет законным образом приведен в исполнение, — поспешно закончил комендант, а потом отошел от люка. — Хотите что-нибудь сказать?
— Да благословит Господь Соединенные Штаты Америки! — воскликнул Тимоти Уэбстер зычным голосом с хрипотцой. Некоторые из наблюдающих за действом офицеров сняли шляпы, а другие отвернулись.
Палачу пришлось встать на цыпочки, чтобы накинуть на голову Уэбстеру черный колпак, а на шею петлю. Голос капеллана превратился в шепот, и он снова стал нараспев читать псалом. Солнечный свет прокрался вниз, к стобам и колпаку приговоренного.
— Спаси Господь Соединенные Штаты Америки! — выкрикнул Уэбстер, голос которого был приглушен колпаком, а потом палач отвел защелку, удерживающую дверцу люка, зрители издали вздох, деревянная дверца люка резко распахнулась, а заключенный рухнул вниз.
Всё это произошло так быстро, что Старбак только гораздо позже мог вспомнить все детали, и даже тогда не был уверен, что его разум не приукрасил эти события.
Веревка натянулась, а заключенный на мгновение замер, но потом петля, словно бы приподнялась над закрытым колпаком лицом и внезапно Уэбстер со связанными, как у свиной туши, руками и ногами, рухнул на землю, а веревка продолжала раскачиваться с черным колпаком в пустой петле. Уэбстер вскрикнул от боли, приземлившись на свои хрупкие ревматические лодыжки.
Старбак вздрогнул от этого крика, а в это время седой мужчина с тростью с серебряным набалдашником пристально уставился на него.
Один из наблюдающих за экзекуцией офицеров отвернулся, закрыв рукой рот, другой оперся о дерево. Двое или трое вытащили фляжки. Один перекрестился. Палач просто взглянул вниз через открытый люк.
— Еще раз! Сделайте это еще раз! — крикнул ему комендант. — Быстрее. Тащите его наверх. Оставьте его, доктор.
Какой-то человек, очевидно, врач, опустился на колени возле Уэбстера, но теперь неуверенно отпрянул, когда два солдата подняли упавшего. Уэбстер всхлипывал, но не от страха, а от чудовищной боли в суставах.
— Быстрее! — снова закричал комендант. Одного из зрителей вырвало.
— Вы убьете меня дважды! — запротестовал Уэбстер, его голос дрожал от боли.
— Быстрее! — похоже, комендант был близок к панике. Солдаты потащили Уэбстера к лестнице. Им пришлось развязать его ноги и ставить одну за другой на ступеньки.
Уэбстер понемногу продвигался наверх, по-прежнему всхлипывая от боли, а палач подтянул петлю. Один из зрителей бросился вперед с саблей, чтобы захлопнуть дверцу люка. Колпак вывалился из петли, и палач жаловался, что не может выполнять свою работу без этого черного мешка.
— Не важно! — рявкнул комендант. — Сделайте уже это, Бога ради!
Капеллан так сильно дрожал, что не мог ровно держать библию. Палач вновь связал ноги заключенного, накинул ему на шею петлю, а потом хмыкнул, затягивая узел поближе к левому уху жертвы.
Капеллан начал произносить молитву, быстро бормоча слова, словно боялся, что может их позабыть, если будет говорить слишком медленно.
— Да благословит Господь Соединенные Штаты! — воскликнул Уэбстер, хотя в его голосе слышалась боль. Он скорчился от нее, но потом, омытый лучами утреннего солнца, сделал огромное усилие, чтобы превозмочь боль и показать свои убийцам, что он сильнее их. Дюйм за дюймом он приподнимал свое измученное и причиняющее страдания тело, пока полностью не распрямился.
— Да благословит Господь Соединенные…
— Давайте! — крикнул комендант.
Палач пнул защелку, и дверца люка снова распахнулась, а заключенный рухнул через люк вниз, только на сей раз веревка туго натянулась, а тело задергалось в предсмертном танце, пока петля затягивалась на шее.
Один из офицеров напряженно выдохнул, когда тело дернулось на конце веревки. В этот раз Уэбстер умер мгновенно, веревка затянулась на шее, а перекошенное лицо, казалось, глядело вверх, на раскачивающуюся и скрипящую в утреннем солнце дверцу люка.
С площадки посыпалась пыль. Между губами мертвеца показался язык, а с его правого ботинка закапала жидкость.
— Снимите его! — приказал комендант.
Офицеры отвернулись, но доктор поспешил под площадку, чтобы удостоверить смерть шпиона. Старбак, гадая, зачем его провезли через весь город на эту варварскую экзекуцию, повернулся в сторону восходящего солнца.
Он так давно не видел неба. Воздух был чист и свеж. Где-то в полях закукарекал петух, этот звук сливался со стуком молотков, которыми солдаты заколачивали крышку гроба над истерзанным телом шпиона.
На плечо Старбака опустилась костлявая рука.
— Идемте со мной, Старбак, идемте со мной, — заговорил с ним седой мужчина и повел к своему экипажу. — Раз уж мы разожгли аппетит, — весело произнес он, — отправимся завтракать.
В нескольких ярдах от виселицы была выкопана могила. Экипаж прогрохотал по яме, а потом затрясся по плацу, направляясь на юг, в город.
Старик, сомкнув руки на серебряном набалдашнике трости, всё время улыбался. Его день начался неплохо. Гайд-хаус, где он жил, занимал треугольный участок, где Брук-авеню по диагонали пересекала ричмондскую сетку улиц.
