На мгновение мне даже показалось, что он улыбнулся. Так, как делал это раньше, еще до всего этого ужаса, раскидавшего нас по разные стороны баррикады. Наверное, все-таки показалось. Очень хотелось показать ему средний палец, состроить ненавистническую гримасу или просто отойти от окна подальше, но я не могла. Я просто так соскучилась по его нормальному взгляду, когда в нем не горит огонь ненависти или презрения. И пусть этот взгляд был не такой теплый, какой мне уже доводилось видеть, я все равно была чуточку счастлива, пусть даже самую малость. Внутри вдруг затеплилась надежда, что Максим всё же пришел вернуть мне мою Силу. А если бы тот его монолог оказался правдой, я бы!.. Бросилась к нему вниз просить прощения и одновременно прощать сию же минуту. Размечталась, Ника. Сейчас он поднимется и начнет обсуждать с Глебом и Эрикой очередной план, а меня выставит вон, чтобы не подслушала и, не дай Бог, не донесла врагам. Ну что же мне сделать, черт возьми, чтобы он вернул мне Стихию! Может, теперь, когда его рассудок на месте, я смогу с ним нормально поговорить?
Видимо, что-то в моем выражении лица изменилось, потому что Макс что-то произнес и зашел внутрь. У меня внутри все затрепетало от предчувствия неизвестно чего.
— Макс идет, — спокойным голосом сообщила я друзьям. Глеб изумленно вытаращил глаза.
— Но как?.. В Дилариуме сотни мест, где мы могли бы сейчас находиться!
— Командир я или нет? — с усмешкой спросил Максим, взяв четвертый стул и усевшись за наш столик. — Хороший командир всегда найдет своих подопечных. Ну что, партизаны, все рассказали? — весело поинтересовался он, посмотрев на пустую тарелку из-под пирожков и даже заглянув в опустевший чайник. — Вижу, что всё. Чего стоишь, Ник, присаживайся. — Мистер-Вежливость указал на мой незанятый стул. Я упорно стояла у окна, прижавшись спиной к заметно похолодевшему стеклу.
— Спасибо, я постою. Слышала тут последнюю новость о том, что ты держишь обе Стихии под полным контролем, — ледяным тоном проговорила я, и Макс не смог спрятать изумление.
— Откуда ты… А-а-а, — он растянулся в улыбке и повернулся к Глебу, — ты все-таки заметил, да? И как тебе мой новый цвет глаз? — кокетливо поинтересовался теперь уже полноправный обладатель двух Стихий.
— Естественный нравится больше, — сдержанно ответил Глеб. — Ну и красный тоже ничего.
— Максим, — стараясь не перейти на истеричный крик, произнесла я. Тот обернулся ко мне и убрал улыбку с лица, снова посмотрев на меня тем нейтральным взглядом. — Ничего не хочешь мне сказать? Или вернуть? Или и то, и другое? — спросила я, набравшись смелости. Почему-то разговаривать с обновленным Максом оказалось немного страшно. Он впал в легкую задумчивость, словно не понимал, о чем речь.
— Хм… Нет. А вот ты, насколько я заметил, очень жаждешь что-то сказать. Говори, — разрешил он. Пытается взбесить? Или просто я такая взвинченная, что цепляюсь к любому слову?
— Верни её мне, — сдавленно проговорила я, вцепившись пальцами в подоконник. Задумчивость слетела с лидера. Я мельком взглянула на брата с сестрой, ища поддержки и в то же время понимая, что этот разговор только мой и Максима.
— Назови причину, — ровным голосом ответил он. — Хотя бы одну, — добавив это, Макс встал и подошел ко мне на расстояние вытянутой руки. Я вцепилась в подоконник еще сильнее, мне была необходима хоть какая-то опора, потому что еще немного — и я сдамся, не выдержав взгляда любимых глаз, и убегу.
— Я ее законная обладательница, — с напускной твердостью произнесла я. Лишь бы он не заметил мое истинное состояние, лишь бы он не заметил…
— Поправка: ты законная предательница, — с расстановкой проговорил Максим, не замечая, что наградил меня мысленной пощечиной. Я не уступлю ему. Не реветь! Только вот в горле что-то застряло.
— Я не сделала ничего ужасного, — прохрипела я. — Просто верни её, и всё.
— Хм, а это просьба или приказ? — зачем-то спросил он и тут же сам ответил:
— Если просьба, она слишком жалкая, а если приказ, то кто ты такая, чтобы мне приказывать?
«Кто ты такая». Кто я такая… Еще чуть-чуть, и моя мантра «Не смей плакать» даст сбой.
— Макс, ну сколько можно! — не выдержал Глеб, резко поднявшись из-за стола, от чего стул отлетел к стене. — Ника действительно ничего не сделала. Она не летала с доносами к врагам и не пыталась нас переубивать, пока мы спим! Она всего лишь пыталась получить ответ на вопрос, который мучает не только её, а всех нас, и тебя в том числе! Какого черта ты сейчас строишь из себя оскорбленного и преданного командира и издеваешься над ней после всего, что сказал мне тогда, в Лесу Пустоты!
Максим повернулся к нему с раздражением и непониманием во взгляде.
— А что я такого говорил в Лесу Пустоты? Не припоминаю ничего такого, из-за чего бы я сейчас вдруг взял и вернул Нике Стихию, — заявил он, сложив руки на груди.
— Не ври, что не помнишь! — заорал Глеб, наверняка слишком долго желая это сказать.
— Если кто-то здесь врет, так это ты. Решили воспользоваться моей съехавшей крышей и напридумывали какие-то якобы мои слова, которых я не говорил. Что, может, спишешь это на амнезию? Я ведь был сумасшедшим! — в ответ атаковал Максим, и Эрика тоже вскочила на ноги.
— Да, Глеб! Наверняка амнезия! — воскликнула она, и командир натянуто рассмеялся.
— Забавно… Ладно, тогда расскажите мне, что же это был за волшебный монолог такой, в котором я изливал душу. Ну? — потребовал он, явно уверенный, что никто ничего не сможет ответить. Глеб было открыл рот, чтобы заговорить, но я его опередила.
— Не надо. Помнит он или нет — какая, к чертям, разница? Есть рассудок, нет рассудка… — пробормотала я, глядя в пол. — И ведь действительно, кто я такая? — с надрывом спросила я, оглядев всех окружающих, и стремительно покинула это заведение, пронесшись мимо вновь вытаращившихся на меня посетителей. Идти, идти, не останавливаться, подальше от этого места, подальше от нормального Максима, ненависть которого теперь не спишешь на безумие, от чего становилось лишь больнее. Теперь я уже хотела только одного — расплакаться, разреветься так, чтобы нос распух и голова гудела, но, как назло, не могла. В мозгу пульсировало одно и то же: «кто ты такая». Почему эти три простых слова прозвучали настолько обидно? Никто, я для него никто. То признание было ложью, наверняка, я почти уверена в этом. Почти? А если оно было правдой? Ха, Ника, такой правдой, что он просто забыл его, так как на самом деле оно для него ничего не значило.
Вместе с ночью пришел холод, а я была всего в лишь в футболке. Ледяной ветер, прикасаясь к коже, не мог принести облегчения или взбодрить, хотя мне так этого хотелось. Незаметно для себя самой я оказалась у храма Святого Ангела, в котором, наверное, свет никогда не угасал полностью. Не решалась заходить, не зная, нужно ли мне это. А что мне вообще нужно? Моя Сила? Максим? Его прощение? Я подняла глаза к чернеющему небу, но слезы все не шли. Что мне нужно?
— Мама, — я едва шевелила губами, — ты нужна мне, слышишь? Только ты, мама, больше ничего.
Внутри всё что-то нарастало, стремясь вырваться, но не могло найти выхода, из-за чего становилось лишь тяжелее. Я смотрела на небо, на звезды, вся продрогла, дышать стало больно, потому что в груди и горле застряло что-то тяжелое и острое, которое причиняло боль при малейшем вдохе или движении. Мама, мне больно.
И когда я вдруг услышала ее голос, во мне что-то щелкнуло, запуская неизвестный механизм. Я медленно, не веря своим ушам, перевела взгляд на двери храма и увидела маму. Нет, что же это… Я моргнула один раз, другой, но стала видеть еще хуже, потому что перед глазами все-таки возникла влажная соленая пелена.
— Ника? — повторила женщина, и я с усилившейся болью и облегчением одновременно наконец-то поняла, что это всего лишь Грета. Всего лишь? Мама, ведь это ты послала её ко мне, верно?
Я сорвалась с места, к которому, как мне казалось, уже давно примерзла, бросилась к Хранительнице, вцепившись в нее так, словно это был единственный родной мне человек, и разревелась. Грета ничего не говорила, видимо, решив лучше прочитать мои мысли, хотя вряд ли бы она там сейчас разобралась. Я не желала отпускать ее ни на секунду, потому что рядом с ней боль притуплялась, совсем немного, но и этого было достаточно. Грета осторожно обняла меня в ответ, медленно проводя рукой по моим волосам, и все-таки что-то зашептала, но я не могла разобрать слова. Она говорила, перебирала мои волосы, я плакала и обнимала женщину, в одно мгновение ставшую мне родной. Я выплескивала свою боль — она ее забирала, но легче не становилось. Я пыталась объяснить ей причину своего поведения, рассказать обо всем, что меня мучает, но разучилась говорить. Судорожно глотала соленую смесь слёз и воздуха и на крошечную частичку мгновения почувствовала невероятно родной запах корицы, который, скорее всего, был лишь галлюцинацией, но мне хватило и этого, чтобы попытаться прийти в себя.
