Она надевает солнечные очки и забрасывает их на лоб.
— Так модно? — спрашиваю я.
— Очень. Вы разве не знали? Когда я с вами попрощаюсь, я опущу их на глаза, а сейчас я хочу вас видеть без помех.
— Когда вы хотите уехать? — спрашиваю я.
— Как пожелает мой султан.
— У вас через пару дней последний спектакль?
Она безразлично кивает.
— В пятницу, — говорю я.
— Слушаюсь, мой повелитель, — отвечает она.
И тихо шепчет:
— Я буду собрана.
В 4.25 я появляюсь на широкой мраморной лестнице первого издательства Империи «Отечественная литература». Издательства, которое печатало лучшие книги и собрания сочинений всемирно известных писателей. Сам издатель представлялся мне каким-то богом, наверху, абсолютно недостижимым.
По указке часового я поднимаюсь на второй этаж и прохожу через какую-то анфиладу маленьких коридорчиков, пока не натыкаюсь на табличку. Из-за стола встает миловидная секретарша в джинсах.
— Простите, как я могу найти господина Доркипанидзе?
Она с почтительным интересом разглядывает меня.
— Вы, должно быть, господин Сирин? Проходите, вас ждут.
Что меня ждут, мне понравилось. Я не поверил…
Она открыла высокую дверь, обитую черной кожей, и пропустила в массивный кабинет. Отделанный панелями орехового дерева.
Скажу вначале, что, даже если бы этот человек оказался из олова, — он бы мне все равно понравился.
Из-за стола встал, оторвавшись от бумаг, скорее высокий человек с абсолютно седой головой и очень живым лицом и протянул мне руку.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйте, я — Джордж Доркипанидзе.
— Алексей Сирин.
— У вас известная фамилия.
— За его романы я не отвечаю.
— Но он потом сменил ее на свою фамилию. Проходите, садитесь.
Я сел в начале Т-образного стола, который примыкал к его письменному.
Мы сразу заговорили на своем эзотерическом языке, обоим близком и понятном. Позади его кресла было большое полукруглое окно, пропускающее достаточно света, чтобы смягчать строгость и мрачность темного дерева.
— У вас очень уютный кабинет, — сказал я.
— О, это именитый кабинет, прямо в нем снималась сцена из американского фильма «Славянский дом», и я, поверите или нет, играл Издателя. С вашей очень известной актрисой — Джейн Фондой. Увлекательная женщина. Вон, за стеклом, наша фотография.
Они действительно были сняты вместе, Джейн — почти без грима. Я иссяк.
Он завел светский разговор. Издатель был на редкость искусный соловей и очаровывал своей манерой говорить.
— Как поживает мой приятель? — И он назвал известного американского писателя, публициста, который по идее меня рекомендовал. Вопрос был задан на чистейшем английском языке. Я ответил по-английски, и вся наша дальнейшая беседа протекала на английском.
— У вас прекрасный язык, причем не британское произношение, что большая редкость. Для этих мест.
— Я ведь много лет работал в Институте Америки и сюда, так сказать, попал случайно.
— Разве такое возможно? Я до сих пор не могу поверить, что сижу в этом знаменитом издательстве…
— Это быстро пройдет. Я вот мечтаю вырваться отсюда — на отдых. Но… каждый день новые заботы. Поверьте мне, вы счастливый человек, что не имеете отношения к издательскому делу. Надеюсь, вы не пишете ничего.
— Господин Дор…
— Никаких «господинов», зовите меня Джорджем.
— Мне очень нравится это имя. Помните, как начинается пьеса «Кто боится тигра?»?
— «Джордж, откуда это: „Ну и болото!?“»
— Конечно, это моя любимая пьеса.
Где-то подспудно я почувствовал «родную душу». Он был очень изящным, быстро схватывающим, придворным собеседником. Живо реагирующим и моментально кроющим любую карту-слово своим словом-козырем.
— Как вам наша столица, вы здесь первый раз?
— Нет, я здесь родился.
Он с удивлением вскинул глаза на меня:
— Когда же вы эмигрировали?
— Тринадцать лет назад.
— Я надеюсь, с семьей?
— Один.
— Бог мой, да вы герой! Так молодо выглядите. Вы смелый человек, Алеша, Знали хорошо язык?
— Ни одного слова.
— Вы меня восхищаете. Я думал, вы урожденный американец.
— Наверное, удивлю, даже азбуки не раскрыл, набрался среди людей, до сих пор мечтаю открыть «грамматику». Правда, первый год спал со словарем.
— Иногда это лучше, чем с женщиной. Вы женаты? — засмеялся он.
— Был.
Он взглянул на часы.
Все, оборвалось у меня внутри, аудиенция закончена.
— В пять часов у меня прием с англичанами, впрочем, подождут, мне интересно с вами беседовать.
Он нажал клавишу селектора:
— Танюша, принесите нам чайку. Ну, там конфеты, печенье. А то наш американский гость подумает, что у нас есть нечего.
«Через минуту будет подано», — услышал я смеющийся голос. «Интересно, когда он с ней спит», — подумал я.
— Милая девушка.
— Очень. Они у меня все милые, — голосом богатого купца сказал он. — Вы еще других не видели.
Я внимательно смотрел, изучая его лицо. Приятное аристократическое лицо.
— Но как говорит хирург в романе Александра Великого: «Где живешь, там не с…ь».
Цитату он произнес на языке оригинала. Раздался тихий стук.
— Входи, чего стучать, я ведь не с женщиной.
Дверь открылась, и следом появилась девушка с узорным подносом в руках.
— Впрочем, мужчина из-за границы — у них там всякое принято. — Мы рассмеялись. Нравоучительный тон, которым это было сказано, рассмешил.
— Вам покрепче или послабее? — спросил издатель.
— Не крепкий, — сказал гость, памятуя резь в канале.
Таня стала наливать чай. Он открыл изящную коробку конфет. В хрустальной вазочке были печенье и сушки.
— Угощайтесь.
Повеяло уютом, теплом, защищенностью. Издатель взял шоколадную конфету и отхлебнул горячий чай. «Мужчина с шоколадной конфетой».
Закончив сервировать, секретарша бесшумно вышла.
— Неужели вы не боялись эмигрировать один, да еще не зная языка?
— Я думал, там — золотые горы и брильянтовые улицы. И, только приехав туда, осознал, что нужно работать.
— Голодали?
— Первые восемь лет. Откуда вы знаете?
— Гордый человек не унизится, не попросит. А кем сейчас работаете, если не секрет?
— В финансовой компании.
Я был удивлен, что его интересовала моя заурядная жизнь.
— Для меня вы — герой, Алеша. Просто восхищаете. Это подвиг то, что вы сделали. По-моему, вы не понимаете, что такое выжить, и, судя по вашему костюму, вам это удалось, абсолютно в другой цивилизации, совершенно иной системе, культуре, даже не зная языка!
— И другие это делали…
— Да, но не столь безрассудно. Я часто думал, решился бы? Я проехал Америку вдоль и поперек, изучал язык с пятнадцати лет. Куча друзей, знаю всех ведущих писателей США и издаю их, но, сколько ни думал, никогда бы не решился. Пейте чай! Вы просто смелый человек. Не то слово смелый, вы отважный. Я еще не встречал таких! Это, как если выбросят на льдину, вечная мерзлота, и вам нужно выжить, голому, в одиночку, одному. И вы это сделали, не понимая, какой подвиг совершили.
Я только поразился его интуиции и ощущению той, другой жизни. «Другая жизнь» — хорошее название, хотя клишированное.
Раздался хрип селектора:
— Господин Доркипанидзе, ваша машина внизу.
— Пусть ждет, у меня разговор интересный.
— Я вижу, вы что-то хотите спросить?
— Господин…
— Алеша!
— Джо-ордж, — произнес я точно таким тоном, как Марта в пьесе. Мы одновременно рассмеялись.
— Вы еще и актер?!
— Неудавшийся.
— А чем доставляете приятное душе?
— Я написал несколько романов…
— Еще один писатель — Сирин! — воскликнул он.
Я достал из пакета книги. Разложив их на столе, он рассматривал обложки.
— Это всё ваши псевдонимы?
— Да.
— Из-за родителей?
Я кивнул. Меня поражала быстрота его мысли. И реакция.
— Ну что ж, почитаем, — без интереса сказал он.
— Я не успел забрать машинопись нового романа, неопубликованного.
— Как называется?
— «После Натальи».
— О чем?
— О любви.
— Слава Богу, что не успели, этих трех кирпичей хватит. — Он засмеялся. — Когда вы уезжаете?
— Через два дня я еду в Лисс, а как только вернусь — сразу улетаю.
— В Нью-Йорковщину?
Я кивнул.
— Завтра я на совещаниях, завезите рукопись послезавтра, а мы посмотрим.
— Джордж… такой нескромный вопрос: а кто будет читать?
— Я, конечно. Кому еще я смогу доверить самого Сирина? Еще лучше — самого второго Сирина.
Я улыбнулся — у него было тонкое чувство юмора.
— Я не могу поверить, что сам…
— Ладно-ладно, поберегите комплименты, я еще не сказал, что буду публиковать. Сказал только — почитаю. Я люблю читать, слава Богу, я читатель, а не писатель!
