— О чём он говорит? — спросил Мишель.
— А это, вашбродь, насчёт того, что начальство запретило в складчину платить за бедных студентов. Вот один коллега на сходке возьми да крикни: «У нас университеты только для богатых сынков!» Так его нынче ночью жандармы забрали, да ещё и других. Ну и пошли волноваться студенты по всем этим… факультетам!
— Откуда ты взял такие слова? — с удивлением спросил Мишель.
— Давно знаю-с. В саду зашумели:
— Делегацию! Делегацию к генерал-губернатору!
— Освободить арестованных! Коллеги, прежде всего освободить арестованных!
— Скоро нас начнут водить на занятия с барабаном! Долой «новые правила»! Делегацию!
Студенты заволновались. Оба Михаила напрасно старались подобраться поближе к оратору и увидеть, что происходит в саду. Вдруг толпа повалила им навстречу, из ворот на улицу.
Несколько человек шло в середине, держась за руки. За ними двигались густой колонной сотни людей — и студентов, и прохожих.
Толпа заняла весь узкий проезд впереди университета, поднялась к Охотному ряду и повернула на Тверскую улицу.
На крутой Тверской люди прижимались к окнам лавок, чтобы их не сбил с ног громадный человеческий поток. Студенты шли в гору прямо по мостовой, извозчики испуганно сворачивали в переулки.
Студенческие фуражки заполнили всю Тверскую площадь. Перед домом генерал-губернатора стояла цепь полиции. И эта цепь колебалась под напором толпы.
— Освободите арестованных!
— Допустите делегацию!
Площадь волновалась, как ячменное поле под ветром. Дверь генерал-губернаторского дома хлопнула несколько раз, и наконец прокатилась новость: «Делегацию пустили!»
Большой красный дом с золотым двуглавым орлом и белыми колоннами смотрел на народ мёртвыми глазами высоких окоп. В нём не было никакого движения, он молча притаился за колоннами, словно готовясь к прыжку.
Мальчики стояли на углу Тверской улицы, возле гостиницы «Дрезден», взявшись за руки, чтоб их не растолкали в разные стороны.
— Вашбродь, глядите, — опасливо сказал Топотун. Дворники, в фартуках, с ломами, продвигались снизу, по
Тверской, стайкой, на ходу засучивая рукава.
В этот момент по площади пронёсся свист. Из помещения Тверской полицейской части выбежал большой отряд городовых и стал избивать ножнами сабель тех, кто стоял на площади.
С другой стороны застучали копыта, и на площади появился конный отряд жандармов. Те ехали медленно и теснили лошадьми пеших.
— С трёх сторон окружают, подлецы! — охнул Топотун.
— Ловушка! — закричал кто-то на площади.
Увесистый камень описал дугу и ударил в окно генерал-губернаторского дома. Зазвенели стёкла. За этим камнем посыпались другие, но уже не в окна, а в городовых, жандармов и их помощников.
Заржали лошади. Свист становился всё громче. Бой кипел па всех концах площади.
Топотуна сильно ударили по шее. У Мишеля чуть не оторвали ранец. Дюжие дворники размахивали ломами и били всех встречных, без разбора.
— Вашбродь, сюда, — кричал Топотун, — по Тверской не пройдёшь, давайте переулками!
Они спустились с другой стороны площади, к Столешникову переулку. И здесь, на самом углу, с разбегу налетели на Илью Макарова.
Да, перед ними стоял бывший учитель Мишеля, в мятой, грязной фуражке, в шинели с оторванным воротником, но всё тот же, с бородкой вокруг лица, с длинными, взъерошенными волосами. Он тяжело дышал и ощупывал руками свои очки.
— Илья Сергеевич! — крикнул Топотун. — Вас выпустили?
— Да, на днях, — рассеянно отозвался Макаров, — а кто это? Боже мой, да это мои Михаилы! Как вы сюда попали?
— Мы были в университете, — сказал Мишель, — и пришли сюда вместе со студентами.
— Ай да молодцы! Только вам здесь нечего делать… Мишель, ты уже в гимназии? Значит, полковник сдался?
— А им другого нечего делать, — солидно заметил Топотун, — раз у них теперь денег в обрез. — И, подойдя поближе к Макарову, шепнул ему на ухо: — Портфель свой не желаете ли получить?
— Конечно, желаю! Он цел?
— Целёхонек! Ежели угодно, сейчас могу проводить. Портфель ваш на Третьей Мещанской, у актёра господина Щепкина.
— У Щепкина? Это каким же образом?
— Мой знакомый, — отвечал Топотун самым небрежным тоном.
— Илья Сергеевич, — сказал Мишель, — как же это произошло, что вас отпустили?
— Видишь ли, голубчик, в двух словах не скажешь… Ничего ведь у меня не нашли — никаких листов, ни печатных изданий, ни «Колокола»… то есть ничего не было, кроме доноса одной старушечки с Сивцева Вражка…
— И её знаем-с, — сообщил Топотуи.
— Это как же?
— Случайно, — сказал Топотун.
— Так пойдём же на Третью Мещанскую! Мишелю можно с нами?
— Я пойду домой, — сказал Мишель, — а то кучера Антипа пошлют меня искать.
— Поклонись от меня своей матери, Мишель. Она хороший человек, только маленько без характера.
— Зато дедушка у меня с характером, — улыбаясь, сказал
Мишель, — он в Сибири просидел тридцать лет за декабрьское восстание. Если хотите, познакомлю вас…
— Ах, голубчик, я ведь завтра уеду из Москвы. Но когда вернусь, то обязательно!
*
Дом у Михаила Семёновича Щепкина был большой. В глубине громадного двора к нему примыкал сад с двумя беседками и площадкой для крокета. Глядя на этот пузатый дом с его бесконечными выступами, поворотами, верандами и пристройками, трудно было понять, где у него вход. Топотун нашёл его по ручке дверного звонка и уверенно за неё дёрнул.
Раздался звон колокольчика. Дверь открыла круглолицая девушка в платочке. Топотун замялся.
— Здравствуйте, — сказала девушка, — вы к Михаилу Семё-нычу?
— Михайло Семёныч сами велели… — начал было Топотун.
— Да вы войдите, они в зале занимаются, — сказала девушка.
Топотун оглянулся на Макарова и зашагал за девушкой по комнатам, сжимая в руке картуз. Макаров шёл, удивлённо оглядывая комнаты, увешанные картинами и венками и заставленные диванами, креслами и буфетами так густо, что между ними и заблудиться было бы нетрудно. Наконец они услышали голос!
— Не так, Лушенька, не так! Ежели ты в этом месте вытягиваешь руку, то не за тем, что хочешь показать себя красивой, а чтоб чувство своё передать Отелло, и слова твои как бы стекают по руке к нему. Вот, смотри:
«…Твоя, мой повелитель,Покорная и верная жена…»
Щепкин услышал шаги, опустил руку и спросил досадливо:
— Кто это там?
— Это мальчик с Новинского проезда, — весело сказала тётя Луша. — Помните, я приводила его к вам?
Михаил Семёнович повернулся всем своим тучным маленьким телом к двери.
— Здравствуй, хлопчик! Входи, не стесняйся! Кто с тобой?
— Макаров, Илья Сергеевич, студент, — робко отвечал Топотун.
— Студент? Гм… Очень рад. Вы желаете что-либо выразить о представлениях Малого театра?
— Нет, Михаил Семёнович, — сказал Макаров, — я хотел бы получить портфель…
Лицо Щепкина стало серьёзным.
— Ах, так это вы хозяин портфеля? Наконец-то! Лушенька, извини. Прошу пожаловать за мной.
Макаров прошёл за Щепкиным в его большой, темноватый кабинет, где на письменном столе в полусвете мерцал мраморный бюст Гоголя.
— Прошу садиться.
Щепкин достал из кармана халата связку ключей, отпер ящик комода и вытащил оттуда портфель.
— Я обещал мальчику не заглядывать в портфель и не открывать его, хотя он не заперт. Убедитесь, пожалуйста, в том, что содержание в порядке.
— Михаил Семёнович…
— Да нет, вы убедитесь, убедитесь, — нетерпеливо сказал Щепкин, — это надобно для порядка дела. Посмотрели?
— Все в порядке, Михаил Семёнович. Трудно сказать, как благодарен я вам… да не один я…
— Э, нет, благодарить не требуется. Я, может быть, и не взял бы портфель на сохранение, но имя изгнанного Герцена для меня свято…
— Как и для меня, Михаил Семёнович, — подтвердил студент.
— А об остальном я и слышать не хочу! Пойдёмте в зал.
В зале они увидели неожиданную картину. Луша Познякова хохотала, сидя в кресле, а Топотун с самым серьёзным видом считал на ладони воображаемые монеты и говорил:
— «Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку выиграл…»
— Михайло Семёныч, он Тишку играет! — смеялась тётя Луша.
— Курьёзно, — сказал Щепкин, — ну, не журись, продолжай!
— …«Да третёвось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то!»
Топотун испуганно оглянулся, спрятал деньги в карман и стал мести пол воображаемой щёткой.
— Гм, недурно… А ну, сделай ещё раз со слов «полтина серебром»!
