и поэзия, второй фронт – публицистика. И то и другое надо было отстоять. Как сказал мне однажды Солодин – заместитель в центральной цензуре, в прошлом потомственный офицер, интеллигентный, но как человек, имевший офицерскую биографию, довольно жёсткий (Тогда я проработал в журнале уже более десяти лет.): «Ты подарил нам неожиданность. Ты превратил журнал с простеньким названием „Сельская молодёжь“ в нечто ни на что не похожее. Надо формировать дивизии и направлять их на борьбу с тобой». После этих слов он рассмеялся.
На следующий день позвонил Камшалов.
– Олег, зайди ко мне.
Когда я вошёл в его кабинет, я увидел перед собой человека, перенёсшего нервный стресс. Камшалов был бледным, у него дёргались губы и, как мне показалось, тряслись руки.
– Что случилось?
– Я был у Павлова и сказал ему о твоей просьбе. Он какое-то время молчал, а затем задал мне вопрос: «И ты ему отказал?» – «Нет, не отказал, согласился с его идеей». Через секунду со мной говорил уже другой Павлов: «Ревнуешь, боишься конкуренции. И предложение ему, конечно, сделал ты». Я стал его уверять – это твоё собственное желание, что у тебя уже есть планы по развитию журнала. «Мало того, что трус, ещё и лжец!» – стал орать на меня Павлов…
Я не помню, что ещё говорил Камшалов. Это было слишком давно, свыше пятидесяти лет тому назад. Камшалов, кажется, на следующий день попросил меня зайти к Павлову и рассказать всё, как было на самом деле, и что он, Камшалов, никакого давления на меня не оказывал. Желание возглавить журнал высказал я сам.
Я успокоил Камшалова, что сделаю это непременно, как только Павлов сможет меня принять.
– Хо-ро-шо, – слегка заикаясь, ответил Камшалов, – Только не откладывай на потом, сделай это сейчас.
Я сдержал слово и зашёл к Павлову. Сергей Павлович был человеком эмоциональным. Мне даже показалось, что Хрущёв заразил целую когорту партийных комсомольских руководителей этой взрывной эмоциональностью. Люди начинали повышать голос, перебивать собеседника, а затем попросту начинали орать. При разговоре с Павловым этот момент эмоционального взрыва был недолгим. Ещё одно внушение: «Зачем?! Куда мы торопимся?! Осознанно выдавливают?!»
Я постарался убедить Павлова, что всё нормально, никто не выдавливает. Взаимоотношения с непосредственным руководством, Камшаловым и Ганичевым, – деловые взаимоотношения. Желание возглавить журнал – моё собственное. Желание сделать журнал, по сути, из никакого. Эта идея значимая, я хочу её воплотить. Проблемы деревни, в силу моей прошлой биографии, мне знакомы и понятны. Павлов ещё раз прошёлся по Камшалову. Я его критику выслушал, но не поддержал, на что Павлов усмехнулся, встал из-за стола и пожал мне руку. Его напутственные слова я запомнил на всю жизнь: «Отныне твоя судьба в твоих руках, Олег. Ты её выбрал сам. Удачи!»
Редакция журнала, в которую я пришёл, размещалась в бывшей коммунальной квартире не то из четырёх, не то из пяти комнат плюс туалет и ванная.
Свыше двадцати лет достаточно, чтобы стать другим, и со мной это случилось. Началась действительно другая жизнь. Её можно было понять, к ней следовало привыкнуть и сказать себе: «Теперь это раз и навсегда – твоя жизнь».
Когда ты, как главный редактор, пропускаешь авторскую прозу через себя, ты можешь даже не заметить того момента, когда сам начинаешь писать. Это случилось со мной, я написал несколько книг за время своего редакторства: рассказы, повести, романы. Был принят в Союз писателей.
Книгой, аттестующей меня как будущего писателя, была книга «Банальный сюжет», сказки для почти взрослых о событиях, происходящих в городе Ай на берегу реки Эй. Там было все: юмор, сатира, ирония.
У всякого человека есть правила жизни, которых он непременно придерживается, – это, по существу, суть его индивидуальности. Были такие правила у меня: никогда не печататься в собственных журналах. По сути, правило себе в ущерб. Со временем журнал уже имел громадный тираж, более 2 миллионов. Меня упрекали: зачем тебе это правило? Но я не уступал, нет. И так всю жизнь.
Однако вернусь к истории моего вступления в Союз писателей. Согласно правилам, кто-то из твоих коллег давал тебе рекомендации, их должно было быть либо две, либо три, не помню точно, но главным было иное. Комиссия передавала твои книги членам Союза писателей, которые становились своего рода независимыми рецензентами. Их точка зрения была решающей. Так вот, моя книга «Банальный сюжет» была передана Василию Аксёнову. Он её прочёл, я узнал об этом позднее. Один из членов комиссии позвонил мне и поздравил: «Старик, твою книгу прочёл Аксёнов и дал отличную оценку! Поздравляем!»
Вообще Аксёнов был автором журнала «Юность», правомерно сказать – журнала-конкурента. Он не печатался у нас, и, как я потом понял, всё было не так очевидно: некто из членов приёмной комиссии хотел сорвать мой приём и поэтому вовлёк в этот замысел Василия Аксёнова. Но затея провалилась. Я по своему недомыслию позвонил Аксёнову и поблагодарил его. Он ответил довольно странно: «Вы-то здесь при чём? Благодарите книгу „Банальный сюжет“».
Я с Аксёновым лично даже не был знаком. Оказывается, у меня в приёмной комиссии были недоброжелатели, которые пытались печататься в журнале «Сельская молодёжь», но их рукописи всякий раз возвращались. Привлечение Аксёнова, как рецензента, было возможностью нанести мне ощутимый удар, но так или иначе журнал прибавлял в своей популярности, а я, как главный редактор, в своей значимости в писательской среде. К сожалению, многие мои коллеги ставили знак равенства между этими понятиями. Увы, но это не так.
Значимость литературе придают люди творящие, а не издающие её, хотя влияние вторых громадно, они заполняют литературой пространство жизни. Их было мало на челне – всего двадцать человек.
Но редакторство подстёгивало меня заняться и прозой. Это было двойственное влияние. С одной стороны, подталкивало, а с другой – лишало свободного времени, так как нагрузки порой были сверх меры, а значит и времени на творчество не оставалось.
Незнание иностранных языков было моим очевидным изъяном, тем более что я полагал, что способности к изучению языков у меня есть. И тут появляется возможность за два года овладеть английским, я оказываюсь перед выбором: либо изучение английского языка, либо закончить роман, который я уже начал писать. «Ну изучу я язык, – задавал я себе вопрос, – а дальше что? А где я возьму практику его применения?»
В моём окружении коллеги на вопрос, знают ли они язык, утвердительно кивали головой, а потом оказывалось, что этих знаний хватало на посещение магазина, либо ресторана, а уже на улице в незнакомом городе – угнетающая растерянность. А ведь изучали его на те самых курсах. Но когда я принимал своё решение, я этого не знал.
Из двух предложений: английский язык или роман,
