— Не разговаривай сквозь маску, — сказал старый гоблин, — если это зависит от тебя.
Роуни снял лисью морду:
— Почему? — спросил он. — Я сказал несколько фраз, когда играл великана.
— Сказал, — согласился Томас. — С некоторой долей необработанного таланта. И причина именно в этом.
Роуни моргнул. Он не понимал и на этот раз не собирался отложить это на потом:
— Я не должен говорить в маске… потому что это хорошо у меня выходит?
— Именно так, — сказал Томас. — Как и с заклинаниями и песнопениями, мир может измениться, чтобы подходить под твои слова. Твои собственные убеждения становятся заразными. Другие подхватывают их. Ты верил, что ты великан, говоря от его лица, и ты стал им. Зрители видели в тебе его. Они видели все собственными глазами, но они все равно поверили.
— Я стал выше? — спросил Роуни.
— Всем так показалось, — сказал Томас, — поэтому, будь так добр, не делай опрометчивых заявлений, скрываясь под чужим лицом, и в особенности не говори ничего о себе. Не произноси того, чего Семела тебе не писала. И помни, всегда помни, что проклятия и заклятия имеют последствия. Ты отстраняешься от мира, меняя его форму.
Эсса надела обе маски, одну поверх другой.
— Утро проходит, — сказала она, безуспешно пытаясь говорить терпеливым тоном.
— Верно, — сказал Томас. — Наденьте маски. И старательно высматривайте любые крохи новостей о юном Роуэне. После моста Скрипачей, доки — лучшее место, где можно спрятаться.
Семела в последний раз растрепала покрытые яйцом волосы маски и надела ее. Томас и Клок сделали то же самое. Роуни снова выглядывал из лисьих глаз. Он завязал леску над ушами и за головой.
— Не забудьте о нескольких путях, — сказала Семела.
— Разбейте лица! — сказала Эсса. Она сказала это с таким количеством надежды и поддержки в голосе, что Роуни был уверен, что ослышался.
Он вышел из фургона. Солнце уже встало и ярко светило. Оно уже прогнало большую часть утреннего тумана.
Нонни помахала им с козел и пустилась в путь. Остальные пошли пешком: по полю мертвых и в ворота. Роуни огляделся в поисках лачуги Башки. Он не увидел ее. Может быть, она перенесла ее высоко в холмы. Может быть, поблизости ее не было.
Труппа разделилась и двинулась по разным улицам и переулкам на юго-восток. Семела взяла Роуни за руку в перчатке, прежде чем он успел свернуть куда-то сам:
— Будь осторожен, — сказала она сквозь высокие скулы и развевающиеся волосы своей призрачной маски. — Если кто-нибудь коснется тебя, беги. Это будет значить, что они знают, что ты не Тэмлин. Как правило, неизмененные не трогают Тэмлинов. Похоже, они верят, что от этого у них лица пойдут пятнами. Тебя будут принимать за Тэмлина, и ты будешь в безопасности, да. Но будь осторожен. В маске ты будешь чувствителен к переменам.
Роуни пожал руку старой Тэмлинше, чтобы показать, что не боялся пятен на лице, но совсем не понял, что она имела в виду под чувствительностью к переменам:
— Это плохо? — спросил он.
— Как повезет, — сказала Семела. Похоже, ее призрачная маска скрывала улыбку, но он не мог знать наверняка.
Она развернулась и пошла своим путем. Роуни пошел своим.
Все дороги к докам шли вниз. Они петляли и поворачивали, ведя мимо крутого склона оврага с Южнобережьем сверху и рекой снизу. Некоторые из этих улиц были настолько узкими и крутыми, что по ним приходилось не идти, а карабкаться. Ступени лестниц были вырезаны в камне или построены поверх неровных склонов деревянным настилом.
Роуни шел к Плавучему рынку по этим лестницам. Он вспомнил те поручения Башки, которые приводили его к докам — как правило, требовалось что-то отнести или что-то забрать, даже не зная, что именно он несет. «Возьми маленький сверток у женщины с баржи, у которой нет левого уха, — говорила Башка. — Принеси его мне, ну. Но не суй туда своего носа и обязательно убедись, что у нее нет именно левого уха».
Роуни и Роуэн ходили в доки вместе. У Роуэна обычно находились одна-две лишних монетки, заработанные пением на мосту Скрипачей или подработкой у каменотесов около Упавшей стены. На них он покупал им какой-нибудь еды — жирные рыбные пироги или странные фрукты из дальних стран, — и братья ели завтрак, сидя на каком-нибудь свободном молу, свесив ноги в воду и наблюдая, как мимо проплывают баржи.
Иногда они выдумывали, откуда приплыли эти баржи и куда они направляются. Иногда они воображали, как вокруг них, по всему мосту Скрипачей, вверх и вниз по течению, на всех петляющих улицах, разворачиваются пиратские бои. Иногда у Роуэна было достаточно денег, чтобы купить лишний рыбный пирог, и они делили его. Он всегда отдавал младшему брату больший кусок.
Три голубя поглядели с крыши на лисью маску Роуни, отвернулись и принялись выискивать в соломе зерна. Роуни задался вопросом, не Башкины ли это голуби. Он раздумывал, послала ли сегодня Башка на реку кого-то из болвашек — чтобы принести ей рыбьи головы или странные посылки, или поискать его, или поискать Роуэна.
Роуни поглядел через плечо, не идут ли за ним болвашки. Вместо этого он увидел других людей, следовавших за ним.
Маленькая толпа любопытных шла за ним, забыв, куда она собиралась идти и что она собиралась делать. Кто-то был старым, кто-то молодым. На ком-то была дорогая одежда, на ком-то подешевле. Они шли на безопасном расстоянии, глядя на него, желая знать, куда он пойдет и что он будет делать.
Сработало. Роуни повел за собой зрителей.
Не все замечали, как он проходил мимо с достоинством и значимостью маски. Кто-то спешил по делам и не позволял себе отвлечься на лисью маску. Их глаза не останавливались на нем. Их внимание скользило мимо. Он был чем-то странным, чем-то, чего здесь не должно было быть, поэтому прохожие, которые не станут зрителями, проходили мимо и предполагали, что, если его здесь не должно быть, его здесь нет.
Роуни шел при свете дня с лисьей мордочкой поверх своей собственной, и кто-то вообще его не видел. Он прятался и кричал о себе — одновременно. Он не знал, как это могло работать, и не хотел долго об этом думать, чтобы оно не перестало работать, поэтому просто шел. Он позволил лисьей маске показывать ему, как идти.
Зрителей теперь было больше. Он знал это по шуму, который они производили, втиснувшись большой толпой в узкий петляющий лаз. Роуни оглянулся, чтобы увидеть, сколько их было.
Он увидел болвашек. Он увидел Щетинку, Кляксуса и Жирного, влившихся в следующую за ним толпу. Щетинка криво усмехнулся.
Болвашки сняли заклятия. До этого Роуни был Роуни, и лисой, и чем-то, что не было ни тем, ни другим, и чем-то, что было и тем, и другим. Теперь он был только чем-то одним. Сквозь маску было плохо видно, и он споткнулся о выбитую ступеньку. Он пытался продолжать двигаться вперед, не упав с лестницы окончательно и не скатившись до самых доков, в крови и синяках.
Толпа зрителей поредела, не интересуясь больше тем, что дальше сделает актер в маске и куда он пойдет. Заклятие было сломано. Болвашки сломали его одним взглядом и усмешкой, не приложив никаких усилий.
Когда Роуни дошел до Плавучего рынка, за ним шли только болвашки.
Картина V
Доки пестрели решетками. В каждом решетчатом куполе и арке были маленькие отверстия ля стеклянных окон. Окна защищали от дождя и пропускали солнечный свет — если, конечно, стекло не выпало: в таком случае окно пропускало и дождь, и свет. Пахло рыбой, водорослями и дегтем. Гомон и тяжелые запахи поднимались от Плавучего рынка на улицы и проходы склона оврага. Роуни слышал и чуял все это еще до того, как круто свернуть за последний угол и увидеть рынок воочию. Тут он сорвался на бег. Болвашки пошли за ним.
Узкие молы, окруженные плавающими бочками, выстреливали из берега в реку. Маленькие баржи и плоты были привязаны к каждому молу, тесня друг друга, и каждая из них служила также и лавкой. Плавучий рынок был куда больше, громче и суматошнее, чем Рыночная площадь на Северном берегу. Торговцы кричали, сыпали заклятиями и пели о том, что они собирались продавать.
— Гамаки, удобные гамаки, сплетенные из лучшей шкуры кальмара!
— Сахарный тростник и морская соль для вашей еды и магии!
Роуни ввинтился в толпу, окружавшую молы ниже по течению. Он пробежал под лебедкой с клеткой Пекаря, макавшей какого-то несчастного булочника в реку за то, что он продавал не то слишком маленькие, не то слишком большие, не то слишком черствые буханки хлеба. Роуни заставил свои ноги научиться перемещаться по неровной поверхности, повинующейся прихоти реки. Он нырял и шмыгал между людьми. Никто не трогал его и не загораживал ему дорогу, хотя никто его и не замечал. Он надеялся оторваться от болвашек в этом шуме и суете, вильнуть назад и присоединиться к гоблинам.
Лисья маска давила ему на лицо, ярко раскрашенная, она как будто кричала: «Здесь я! Вот! Прямо тут!», но он не мог снять ее, не явив миру свое собственное неизмененное лицо.
