Башка прокляла труппу и все их начинания. Болвашки последуют за ними, куда бы они ни направлялись. Горящие птицы будут с воплями лететь на них, пока сцена и фургон не загорятся и не спалят их всех… Если, конечно, река все не затопит, прежде чем башке удастся их сжечь. Надвигается что-то нехорошее, вода ли то, огонь ли, а то и все сразу.
Семела показала куда-то на южной стороне оврага:
— Там, — сказала она. — Мы направляемся туда, да.
Нонни повернула туда, куда показывала Семела. Она швырнула абордажный крюк, зацепила им три корня на берегу и потянула плот к берегу. Потом она остановила гребущий механизм и залезла в фургон. Привязанный плот поплыл по течению.
Роуни огляделся. Место не казалось каким-то особенным.
— Почему именно здесь? — спросил он.
— Эта наша подъемная точка, — сказала Эсса. — Нам нужно выбраться на улицы и направиться обратно в город.
Роуни глянул наверх. Овраг был крутым и очень высоким. Не похоже было, что туда можно забраться:
— Мы должны туда залезть?
— Нет, нет, нет, — сказала Эсса. — Нет, конечно. Нонни заберется наверх и спустит веревку, а потом втянет фургон на берег с помощью лебедки. — Она говорила так, как будто это было очень просто. — Лебедка и канат уже здесь. Контрабандисты пользуются ими, чтобы проносить кое-что в Зомбей, не проходя через таможню в доках, но в последнее время они их редко используют. По крайней мере, мне так кажется. Надеюсь, никакие контрабандисты не пытаются ими воспользоваться прямо сейчас.
Нонни вылезла сквозь люк в крыше фургона. В петлях на ее поясе было несколько инструментов. Не попрощавшись и вообще ничего не сказав, она проворно шагнула на веревку, соединявшую фургон с берегом, и принялась карабкаться.
— Очень много это не займет, — сказала Эсса. Леска ее удочки дернулась, и она принялась подпрыгивать. — Эй, я что-то поймала! Свежий обед, господа! Свежий обед!
Эсса втянула на плот зеленый клубок. Он приземлился по шлепком.
— Хм, — сказала она. — Ерунда. Мы, конечно, могли бы приготовить тушеные водоросли, но в единственный раз, когда я ела вкусные тушеные водоросли, мы вынули оттуда все водоросли, так что можно зашвырнуть их обратно.
Никто ничего не сказал.
Эсса молча слезла на край плота и скинула свой травянистый улов обратно в реку. Он бесследно сгинул.
— Я помню, как я загадывала желания над речной рыбой, когда была маленькой, — сказала она, — хотя и не помню, что же я загадывала. И я была такой же маленькой, как сейчас. Мы не растем, даже если доживаем до тысячи лет.
— То есть, обычно вы живете до тысячи лет? — спросил Роуни.
— Нет, — сказала Эсса. — Обычно кто-то обвиняет нас в краже детей, или в краже масла, или в краже пуговиц, или еще в чем-то задолго до того, как нас сравняется тысяча лет, и кидается на нас с факелами. Единственная, кого я знаю примерно этого возраста, — Семела.
— Ужас, — сказал Роуни. Он поглядел вверх. Он не мог сказать, добралась ли Нонни до края оврага. Потом сверху спланировали и ударились о крышу фургона две веревки, и он подумал, что добралась.
Клок и Эсса привязали веревки к осям колес и отвязали фургон от плота. Эсса длинно и высоко свистнула. Веревки натянулись. Фургон поднялся и повис в воздухе. Что-то с грохотом сместилось внутри.
— Я попытаюсь спасти наши вещи, — сказал Томас из-под шляпы. — Эсса, немного помощи было бы весьма кстати. — Он открыл люк и спрыгнул туда. Эсса — за ним.
— Я тоже пойду туда, — сказала Семела. — Осторожнее, вы оба.
Роуни и Клок наблюдали, как плот и река остаются далеко внизу.
— Мы собираемся просто оставить плот здесь? — спросил Роуни.
— Нонни построит другой, когда будет нужно, — сказал Клок. Он прекратил рыбачить и использовал удилище, чтобы отталкиваться от кустов, когда качающийся фургон был слишком близко к ним.
День закончился и перешел в вечер. Солнце заходило. Цвета умирающего дня отражались от реки. Речная поверхность была теперь очень далеко, но край оврага не приближался.
Роуни искоса поглядел на Клока. Он хотел кое о чем спросить, но боялся, что вопрос будет грубым и не знал, какие слова использовать. Наконец он просто спросил:
— Как вы изменились?
Клок не ответил. Он продолжал отталкиваться от склона оврага удилищем.
Роуни ждал. Он ждал так долго, что уже подумал, что Клок не станет отвечать.
— У меня были браться, — наконец сказал Клок. — Много. Больше, чем нужно было семье. Кто-то ушел из дома и стал солдатом. Один уехал учиться. Все равно слишком много. Я был младшим, и папа отвел меня к фургонам, чтобы меня изменили. Потом он поместил меня в хлев. Считалось хорошей вещью держать в хлеву что-то измененное. Хранителя. Что-то, что отпугнет других чудовищ. Я провел там много времени, охраняя овец.
— Насколько долго? — спросил Роуни.
— Не помню, — сказал Клок. — Годы так и мешаются. Потом ушел. Присоединился к актерам. Плохим. Исполнял танец Хорьков. Засунь дюжину злобных хорьков себе в штаны и подпрыгивай, пока они дерутся. Толпа обожает это. Оборачивал ноги толстой шкурой, чтобы сберечь кожу. Все равно неприятно. Хорьки умирали на каждом представлении. Больше есть было нечего. У Семелы представления куда лучше. И компания. И еда.
Роуни согласился. Он был рад, что ему не приходилось заниматься танцем Хорьков, чтобы прокормиться, хотя вечернее блюдо из хорьков было лучше, чем вообще ничего, а у Башки ужинали редко. В труппе кормили куда как лучше.
Он услышал в голове голос Башки: «Ты ел то, что они дали тебе? Ты пил то, что они предложили тебе?»
Он снова ощупал свои уши, чтобы проверить, не заострились ли они.
— А как вообще произошло изменение? — спросил он, надеясь на подробности. Он хотел понять, меняется ли он. Ему нужно было знать, хорошо это или плохо. — Это было как-то связано, скажем, с зачарованной едой?
Клок потряс головой:
— Не помню. Слишком давно это было. Прости.
Солнце зашло. Небо стало темным и тусклым. Край оврага теперь действительно приблизился, и вид был таким же широким и красивым, как с моста Скрипачей.
Что-то шевельнулось около головы Роуни, и он услышал голубей. Он почувствовал кончики маховых перьев на своем лице, когда голубь нырнул между ним и Клоком.
Он описал круг и снова нырнул. Клок отмахнулся от него своей удочкой. Тот закричал на него. Множество птиц закричало в ответ, и воздух наполнился яростной, вопящей мешаниной крыльев и острых когтей. «По крайней мере, они не горят», — подумал Роуни, подныривая под очередного голубя. Он попытался открыть люк, чтобы спастись внутри.
Внезапно три птицы полетели в лицо Клоку и сбили его с фургона. Он упал вниз и дальше вниз.
Роуни подполз к краю. Он увидел всплеск далеко внизу. И больше ничего.
Картина VIII
Нонни стояла на краю оврага и размахивала пращой. Она стреляла в нападающих птиц, пока, наконец, больше не осталось птиц, в которых можно было выстрелить. Потом лебедка завершила свою работу, и фургон был наконец втянут на землю.
Когда они отвязали фургон, Нонни перекинула ногу через висящую веревку и направилась обратно к реке, готовая слезть с оврага.
— Найди его, — сказала Семела. — Возьми плот, который мы бросили. Встретимся дома, ладно?
Нонни кивнула, вцепилась в веревку и поехала вниз.
— С ним все будет в порядке, правда? — спросил Роуни.
— Клок не умеет плавать, — сказала Эсса. Больше она ничего не сказала.
Роуни вспомнил падение Клока. Роуни смотрел, как он падал, и смотрел потом, и ему казалось, что он тоже падает.
В молчании труппа собрала заводного мула и двинулась вдоль берега к городу. Роуни снова надел шляпу и перчатки, чтобы скрыть свое неизмененное тело.
Далеко они не продвинулись.
На перекрестке, в длинной тени поместья и нескольких лачуг упавшее дерево перекрывало дорогу в Зомбей. Около дерева дети играли в считалочки, распевая: «Тэмлин, медник, нищий, вор!» в один голос, и тот, кого назвали вором, должен был гоняться за назвавшим по кругу, пока круг не замкнется.
Роуни знал эту игру. Он играл в нее раньше. Он бегал по кругу, а болвашки пели: «Проклинатель, заклинатель, измененный, вор! Маска, лиса, часы, вор!»
Дети перестали петь и уставились на фургон.
Роуни сидел на козлах между Томасом и Эссой. Он выглянул из-под собственной маленькой шляпы и всмотрелся в лица детей, чтобы убедиться, что среди них нет болвашек. Их не было. И не могло быть, на таком-то расстоянии от города.
— Обогнуть не получится? — сказал Томас.
— Нет, сказал Томас. — Обогнуть не получится. Другая дорога в обе стороны никуда толком не ведет.
Старый гоблин слез с козел и зло помахал тростью в сторону упавшего дерева:
— Почему никто в целой деревне не убрал это препятствие? Почему никто этого не делает? Оставлять это до утра — неуважение к путешественникам.
