непостоянный характер, ее болезненный страх перед близостью…
– Завтра в час, – негромко произнесла матушка ему вслед.
– Прошу прощения?
– Завтра в час у тебя обед с Хеленой. Она будет ждать тебя в «Кранцлере» на улице Курфюрстендамм, – пояснила матушка и, оттопырив мизинчик, налила в чашку молоко из фарфорового молочника. – Я тем временем присмотрю за кафе.
Разговор был окончен, и последнее слово снова осталось за ней. Поджав губы, Феликс отправился на кухню, где передал повару пожелание матери и стащил кусочек пирога. Феликс любил сладкое, однако в последнее время эта зависимость брала над ним верх, виновато подумал он и погладил выпирающий над поясом животик. Минувшая зима выдалась длинной и серой, и единственным его утешением стали шоколадные конфеты, круассаны со сладким кремом и марципан. В памяти невольно всплыло красивое личико Хелены Штольц. Обычно он бы быстро пресек матушкины попытки сводничества, но девушка на фотографии ему действительно понравилась.
Время подходило к обеду, Феликс сидел в подсобке и корпел над счетами. Из кухни тянулся аппетитный аромат жареной сельди.
– Господин Винтер! К вам посетитель! – позвала Фрида.
Феликс немедленно вышел в зал. Усмехаясь, официантка указала на красную фетровую шляпу, видневшуюся за дверью. Феликс тяжко вздохнул. Этого еще не хватало!
Звякнул колокольчик, и на пороге появилась Хульда. Краешком глаза Феликс увидел, что матушка бросила на него негодующий взгляд, но он как ни в чем не бывало встал за прилавок, делая вид, что очень занят.
– Добрый день, Феликс, – поздоровалась Хульда низким теплым голосом. Во всем мире для Феликса не было звука милее – пусть он и действовал как удар под дых.
– Добрый день, – пробормотал Феликс, мельком взглянув на Хульду. Ее красивое лицо выглядело усталым, а левый глаз выдавался вперед сильнее обычного. Видимо, была тяжелая ночь.
Раньше Феликс ждал Хульду в доме своих родителей, где до сих пор занимал верхний этаж. Ждал, даже если она возвращалась с родов на рассвете. Тогда она еще проходила практику в женской клинике в Нойкельне. Комната Феликса выходила во двор, и за окном росла сосна с гигантскими густыми ветвями. Хульда предпочитала этот путь: родители Феликса ее не жаловали. Феликс варил Хульде кофе и часами целовал ее, пока под утро она не засыпала, лаская своим размеренным дыханием подушки. Потом Феликс укрывал ее, запирал комнату снаружи, чтобы родители не вошли, и отправлялся на работу. Проснувшись, Хульда уходила тем же путем, каким пришла.
Тогда Феликсу не нужны были сладости, чтобы радоваться жизни.
– Крепкий мокко, пожалуйста, – сказала Хульда. – И парочку конфет, если есть.
Видимо, сегодня Хульде тоже нужны кофе и сахар, подумал Феликс и кивнул официантке, чтобы та принесла из кухни тайный запас сливочных трюфелей, которые хранились там на самый крайний случай. Феликс тем временем подошел к венской кофеварке из латуни.
– Ты сегодня молчалив, – заметила Хульда, придвинула к прилавку высокий табурет и взобралась на него. Феликсу всегда нравилась эта ее ловкость. Он почувствовал, как в нем снова поднимается волна гнева, и случайно рассыпал кофе.
– О чем ты хочешь поговорить?
– Ни о чем особенном. Просто поболтать, как это делают друзья.
– Вот мы кто? Друзья?
– Брось, Феликс! Конечно, мы друзья. По крайней мере, так я думала до этих пор, хотя в последнее время ты был холоден, как дохлая рыба.
– Кто бы говорил.
Феликс быстро отвернулся. Он и сам удивился своей резкости. Хульда на протяжении многих лет приходила к нему в кафе, садилась за прилавок и пила мокко. Даже после их расставания. Феликс всегда испытывал противоречивые чувства по этому поводу, но откуда взялась неудержимая злость, которая не давала ему покоя последние несколько недель? Феликс словно только сейчас понял, что они с Хульдой расстались окончательно и бесповоротно, и самое большее, на что он может рассчитывать – это на дружескую болтовню за прилавком, пока будет варить Хульде кофе. И так – до конца жизни.
Хульда схватила его за руку. Феликс догадывался, что подумает об этом матушка, но не попытался вырваться. Он посмотрел Хульде в глаза и увидел в светлой зеркальной радужке чувства, которые одновременно желал и проклинал. Буря внутри разом стихла.
– Прости. Я не выспался. Вот твой мокко. – Он поставил чашку перед Хульдой.
– Благодарю. Как ты вообще поживаешь? – Она потянулась к коробке, которую Фрида положила на прилавок, и засунула в рот трюфель.
Немного поколебавшись, Феликс последовал ее примеру. Сладкая маслянистая начинка таяла на языке.
– Хорошо. Жаловаться не приходится, – ответил он. – Наше кафе, конечно, не «Адлон», но от посетителей нет отбоя.
Он обвел рукой помещение. Почти все столики были заняты. На террасе посетители читали газеты за чашечкой кофе, кто-то даже заказал коньяк, и Фриде с другими официантками приходилось изрядно побегать, чтобы успеть всех обслужить. Стремительно приближалось время обеда.
– Зима была долгой, поэтому всем хочется выбраться из своих нор, – сказала Хульда, пробуя кофе. Она быстро надорвала пакетик с сахаром, высыпала содержимое в чашку и размешала. Потом как ни в чем ни бывало спрятала еще два пакетика в карман. Она всегда так делала, когда приходила сюда. Хульда облизнула губы, и Феликс завороженно смотрел, как они двигаются. – По крайней мере, те, кто может себе это позволить. Остальные киснут в своих грязных комнатушках. Этой ночью я принимала роды в Бюловбогене. Ты даже не представляешь, в какой бедности живут там люди! Отчаяние, насилие – они повсюду. – Хульда подалась немного вперед. – Соседка моей роженицы погибла. Ее выловили из Ландвер-канала.
– А, утопленница из канала! Я о ней слышал. Знаешь, что там произошло?
– Нет. Понятия не имею. – Хульда задумчиво молчала, допивая кофе. Потом тихо добавила: – Представить страшно, на какой тонкой ниточке держатся жизни этих людей! Дети, которым я помогаю появиться на свет, похожи на чистый лист. Они что есть мочи цепляются за жизнь своими крошечными, но сильными пальчиками, а потом катятся вниз, как на санках, не зная даже, куда держат путь. Одно неверное движение, одна роковая кочка – и они вываливаются, даже не успев осознать, что поездка подошла к концу.
Феликс испугался выражения ее лица.
– Погибшая была ровесницей твоей матери, – нерешительно сказал он. – В газете писали о возрасте.
Хульда уставилась на Феликса во все глаза, и он понял, что затронул больную тему. Она с нечитаемым видом кивнула. Ее лицо потеряло напускную строгость и сделалось каким-то ранимым, детским. Феликс тут же пожалел о своих словах, но они повисли в воздухе и забрать их было нельзя.
– Сегодня ровно четыре года, как она умерла, – тихо сказала Хульда.
Феликс вздрогнул. Он не помнил дату, но знал, что большинство самоубийств совершаются весной, когда мрачные мысли особенно угнетают на фоне
