Письмо
Перевод М. Павловой
Ты помнишь лито море, и машины,и трюмы,что наполниллипкий мрак?И дикую тоскупо Филиппинам,по звездам, что горятнад Фамагустой?Ты помнишь, был ли хоть один моряк,который бы не бросил взоратуда, где в голубых просторахдыханье тропиков ты чувствовал?Ты помнишь ли, как насмало-помалуобуревали смутные сомненья,как постепенновераисчезалав добро, в людей,в романтику,в стремленья?Ты помнишь? Жизньтак быстро и так простопоймала нас…И, зубы сжав от боли,опомнились мы.Поздно!Мы связаны, и мы в неволе.
Как у зверей, сидящих в тесной клетке,глазаблестели жадно,блестели,умоляя о пощаде.Как молоды, как молоды мы были!
И после… после…зло и беспощаднов больное сердце ненависть впивалась;как черная гангрена,как проказа,она рослаи душу растравляла.Та ненависть сетями оплела нас,сетями пустотыи мрака,она сжигала кровьи угрожала.Но было рано, было слишком рано…
А там,высоко в небе,в часзакатаопять дрожали крыльябелых чаек,и небо было светом вновь объято,и голубела даль морская…
Опять на горизонтевечерамитерялись парусав белесом дыме,и мачты колыхались над волнами,ты помнишь ли? Но были мы слепыми!Все это позади.Но мы, как братья,с тобой тюфяк соломенный делили.И вот тебе хотел бы рассказать я,как верю я и как я полон силы!
И это Новое теперь мне помогаетпокончитьс тьмоюпрошлых заблужденийи злобу мнев грудипереплавляетв священныйгневсегодняшнихсражений.Оно вернет мечту о Филиппинах,и звезды, что горятнад Фамагустой,и радость ту,что вытеснило горе,и нашу прежнюю любовь к машинам,и эту синюю безбрежность моря,где ветер тропиков лелеял наши чувства.
Глухая ночь.Спокойно и ритмичностучит машина,пробуждая веру…О, если бы ты знал, как жизнь люблю я!Как ненавижупраздныехимеры!И верю я:сквозь мрак и ночь пройдем мы,ломая льды могучими руками,и солнце вновь на горизонте темномзаблещетживотворнымилучами.И пусть, как мотыльку, лучи, сияя,сожгут мне крылья.Их не прокляну я,не буду сетовать, —ведь я же знаю,что срок придет —и мертвый упаду я.Но умереть в тот час,когда смываетс себя землястолетний яд и плесень,когда мильонык жизни воскресают,да, это будетлучшая из песен!
Песня о человеке
Перевод Б. Слуцкого
Я спорюс дамойна тему:«Человек в новое время».А дама ругается,сердится —обидно, по-видимому,даме.То схватится вдругза сердце,то сновасыплет словами,то бровки вздернет повыше,то ручкизаломит сердито:— Человек!Я его ненавижу.Не стоит он вашей защиты!Помню! В газете! Не вымысел!Брат расправился с братом.Зарубили в бане вымылся.И вовсеиз памяти выбросил,как будто не виноват он! —Ее передернуло. Смотрит со злобою.Надо бы спорить,но слаб я в теории.Все-такипересказать попробуюпопросту,по-человечески эту историю.Это случилось в селе Могила —отец поссорился с сыном.Он спрятал деньги. Сын взял их силой,ударили — слишком сильно…Через месяциль через неделювласти все раскрыли.На то, что молод,не поглядели:к смерти его присудили.В тюрьму уводят злодея,нравственного калеку,но в тюрьмевстречает людей они становится — ч е л о в е к о м.В камеребыло тесно.В камеребыло грязно,но там он услышал такую песню,что все ему стало ясно.«Я понимаю,что я свихнулся.Убил отца.Теперь казнят.Но я ведь с голоду пошатнулся.Нуждаодела в тюремный халат.Живешь,как быкиу ворот скотобоен,кромеобуха,не ждешь ничего.Эх, плохо,эх, плохомир устроен!А можно ведь переделать его…»И он тихонькозапел свою песню,И жизньпоказалась ему красивой,и жизньпоказалась ему чудесной,и он заснул, улыбаясь счастливо.Но в коридореслышны разговоры.А после — секунда молчанья.И люди в камеру из коридоравходят, гремя ключами.Испуганно, глухокто-то из группысказал ему: «За тобой! Пришли!»Люди смотрели бессмысленно, тупона грязный пол,на стены в пыли.А тот, что на койке лежал скорченный,вскочил, вытирая пот со лба.И понял:жизнь — кончена.Такая судьба!Но понемножкучеловек очнулся.Страх бесполезен.Все помрем.И светлой улыбкой он улыбнулся.— Идти? —сказал он. —Хорошо! Пойдем!И он широко шагнул из дверей. —И слышно стало (солдату — солдат)— Пошли!Пошли!Кончать бы скорей:Здорово ты влопался,брат! —Тихий разговор, долгий коридор.Коридору —ни конца ни краю нет.Покуда дошли,спустились во двор,видят — уже рассвет.Человек поглядел, как в зорьке веселойплескалась звезда на радость себе,и подумал о горькой своей,о тяжелой,о жестокой,о безглавойчеловечьейсудьбе.— Со мною — кончено…Сейчас повесят.Но неужели после меняне будет жизнипрекрасней песни,прекрасней весеннего дня?.. —Он вспомнил песнюэту вот самую(в глазах у него огонек заблестел).Улыбнулся — светло и упрямои откачнулся, а потом — запел.Что же, по-вашему,песня, улыбка —это истерика? Это отчаяние?Думайте, думайте!Ваша ошибка.Сами вы за нееотвечаете.Молча смотрелатрусливая злоба,ужаса не скрывая,как твердо построилась —слово к слову —песня егобоевая.Стены тюрьмызадрожали постыдно,мрака ночногобежала орава,а звездамвсе это слышно и видно,кричат:«Человеку — браво!»Дальше было всекак положено:петлею захлестнута голова,но вдругиз губ,искаженных,скукоженных,вырвались песни слова.Дама выслушала,руки воздела,заплакала и закричала:— Ведь этосовсем другое дело,да что же выне сказали сначала!Вы так говорите,как будто бы самислышали пение. Это — ужасно!— Какой же здесь ужас?! —ответил я даме.Он пел человека!Это — прекрасно!
Прощальное
Перевод Н. Глазкова
Моей жене
К тебе, как гость нежданный и далекий,я иногда во сне являться буду.Не оставляй меня ты на дороге —дверей не запирай ни на минуту!
Войду чуть слышно, в темноту ночнуювзгляд устремлю, чтобы тебя увидеть,присяду кротко, нежно поцелуюи, наглядевшись, незаметно выйду.
Апрель 1942
Борис Иванов (Болгария)
