Отталкиваясь от этой темы и все глубже погружаясь в фантазии, Кроухерст убедил себя в том, что человечество стоит на пороге радикальных перемен — горстка избранных, и он в том числе, скоро мутируют во «второе поколение космических существ», которые, обретаясь вне материального мира, будут мыслить и сообщаться друг с другом исключительно абстрактными, неземными способами, сметая пространственные границы, так что в итоге отпадет необходимость в физических, телесных контактах с другими людьми. В качестве носителя столь глобального пророчества он начал ощущать себя весьма важной фигурой, кем-то вроде Мессии, сознавая при этом, что в глазах остального мира он выглядит куда менее величественно; он смирился с тем, что его назовут «слабаком», — «слабак, исключенный из системы, свободен покинуть систему». Под конец, в последний день его жизни, словесные излияния Кроухерста стали еще более бессвязными и абстрактными («у идеальной красоты имеется лишь единственная ипостась/великая красота истины»), он чувствовал, что согрешил, изолгался, всех предал, и это раздавило его:
Я есть то, что я есть, и я
вижу суть моей неправоты
В последние дни он был одержим понятием времени — месяцами отмечая подлинные и вымышленные координаты своего местонахождения, Кроухерст, по-видимому, утратил всякое доверие к пространственным измерениям. Каждое написанное им предложение он предварял точным указанием. Отсюда нам известно, что в промежутке между 10.29 и 11.15 1 июля 1969 года он записал свои последние слова:
Кончено…
Кончено…
ВОТ ОНА, БЛАГОДАТЬ,
а затем, нацарапав еще несколько корявых фраз, он взял хронометр, бортовой журнал с фальшивыми записями, взобрался на корму «Тейнмаутского электрона» и исчез; больше его никогда не видели.
Летом 1969 года мы не испытывали недостатка в настоящих героях. Новость о том, что в экваториальных широтах обнаружена яхта Кроухерста и что сам он пропал и считается погибшим, появилась в воскресных газетах 13 июля. Две недели спустя, 27-го, передовицы опять запестрели его именем, но к тому времени его бортовые журналы были прочитаны, обман раскрыт, а в статьях только и говорилось, что о хитроумном замысле, с помощью которого Кроухерст намеревался облапошить «Санди таймс» и британскую общественность. Эти статьи вызывали у меня оторопь и, как это бывает в детстве, чувство, будто меня предали. Но вскоре произошло событие, также имеющее отношение к ненасытной жажде человека открывать новые миры, совершать героические подвиги и раздвигать границы Вселенной: аккуратно уложившись между двумя воскресеньями, на радость газетчикам, 29 июля 1969 года Нейл Армстронг первым среди себе подобных ступил на поверхность Луны.
Словом, это было лето потрясений. Но как ни странно, в памяти моей застряло лишь потрясение, вызванное трагическим и позорным финалом Дональда Кроухерста; на протяжении многих лет я возвращался мыслями к этой истории. Вот почему я так разволновался, узнав, что и других людей — ту же Тациту Дин — занимает случай Кроухерста. В чем причина, ломаю голову я, почему нас так тянет к нему? Ведь нельзя же утверждать, что Кроухерст достоин восхищения. В саге о гонке на приз «Санди-таймс» только двое проявили величие и силу характера — Нокс-Джонстон и Муатессье. Впрочем, самой горестной и впечатляющей стала участь Найджела Тетли, «забытого» участника соревнования, того, кто едва не положил в карман 5000 фунтов, а затем два года спустя без лишнего шума — не оставив ни записки, ни следа в газетных заголовках, — покончил с собой в лесу под Дувром.
Итак… почему Дональд Кроухерст? Точнее, как характеризует наше время, — время, в котором мы живем сейчас, — тот факт, что нам легче идентифицировать себя не с Робином Нокс-Джонстоном — настолько упрямым, мужественным и патриотичным спортсменом, что он выглядит даже немного комично, — но с куда более мелкой фигурой, с человеком, который лгал себе и окружающим, с маленьким человеком, агонизирующим в жестоком экзистенциональном кризисе, с обманщиком, измученным угрызениями совести?
Как ни жаль, Поппи, но я уверен: на выставке, куда мы отправимся в выходные, нам не удастся найти ответы на эти вопросы. И прости, что я так долго рассказывал историю, которая вряд ли способна затронуть те же струны в твоей душе и вообще в людях твоего поколения. Но все равно, думаю, мы интересно проведем время, а потом славно пообедаем. Правда, к концу недели обещают похолодание, так что мы не будем обедать al fresco[11] — и не забудь шарф и перчатки!
С нетерпением жду нашей встречи.
Твой неизменно любящий
дядя Клайв.
5
Дочитав письмо, я почувствовал, что у меня онемело плечо под тяжестью головы Поппи. Я немного отодвинулся, и Поппи инстинктивно перевалилась на другой бок, подушка соскользнула вниз. Как можно осторожнее я подсунул ей под голову подушку, и, поерзав немного, но так и не проснувшись, Поппи на ней угнездилась. Рот у нее был полуоткрыт, а в уголке едва заметно пузырилась слюна. Я поправил ей одеяло, заботливо подоткнув его со всех сторон и прикрыв плечи. Легонько вздохнув, Поппи заснула еще крепче и безмятежнее.
Я выпрямился, потер глаза и прислушался к ровному гудению самолетных двигателей. Пассажиры по большей части спали, а лампочки в салоне светились каким-то странным светом, создавая впечатление сгустившихся сумерек. На экране передо мной стрелка на географической карте показывала, как перемещается наш самолет, направлявшийся в Лондон: в данный момент мы летели где-то над Аравийским морем, в нескольких сотнях миль к западу от Бангалора. В высоких технологиях я ничего не понимаю и представления не имею, как работала эта чудесная штуковина. Сорок лет назад Дональд Кроухерст мог месяцами прятаться в Атлантике — будто микроскопическое пятнышко в безбрежном океане, которое никто из обитателей нашей планеты не замечает. Теперь же расплодившиеся орбитальные спутники нацелены на нас ежесекундно, выявляя наше местонахождение с невообразимой скоростью и точностью. Уединения больше не существует. Человек больше не бывает абсолютно отрезанным от остального мира. Эта мысль должна была меня утешить — одиночества мне более чем хватило за последние месяцы, — но почему-то не утешила. Ведь если разобраться, даже когда Кроухерст находился далеко в открытом море, даже когда от дома его отделяло огромное водное пространство, он все равно был связан с женой — невидимыми нитями чувства. Он мог не сомневаться, что она почти постоянно, днем и ночью, думает о нем. А я вот сижу рядом с милой, симпатичной девушкой, которая спит у меня под боком (а по-моему, нет ничего более доверительного и интимного, чем сон бок о бок), но печальная правда состоит в том, что какая бы близость ни успела между нами возникнуть, все это временное явление. Закончится полет, закончится и близость.
Спать не хотелось, и я перечел письмо дяди Поппи во второй раз, а потом и в третий. Но и после третьего раза вопросов у меня осталось больше, чем ответов. Что подтолкнуло Дональда Кроухерста к такому образу действий? Банальная трусость? Я в это не верил. Ему было всего тридцать шесть лет, когда он отправился в кругосветное плавание, но по сравнению с ним я чувствовал себя ребенком, хотя мне две недели назад исполнилось сорок восемь (свой день рождения я отпраздновал в Австралии, в дешевом сиднейском ресторане, вдвоем с отцом, и, как обычно, мне стоило немалых усилий поддерживать застольную беседу). Управлять таким судном — мало того, убедить себя (и других), что ты способен в одиночку обогнуть земной шар, пробившись сквозь самые опасные воды на свете, — говорит о… О чем? О самообмане? Нет, не думаю, что Кроухерст был склонен к иллюзиям. Напротив, по нынешним меркам он кажется немыслимо зрелым и твердо стоящим на ногах. И это в тридцать шесть лет! Когда мне было столько же, я — как и большинство моих приятелей — все еще агонизировал на тему, готов я завести детей или пока рано. Кроухерст разобрался с этим намного раньше: у него уже было четверо, когда он вышел в открытое море на своем тримаране. Что происходит с моим поколением? Почему мы так медленно взрослеем? Детство у нас длится лет до двадцати пяти. А в сорок мы все еще подростки. Почему нам требуется столько времени, чтобы взять на себя ответственность за свою жизнь, не говоря уж о жизни наших детей?
Я зевнул, глаза начали слипаться. Да и батарейка в ноутбуке почти сдохла — жить ей оставалось около восьми минут, как уверял счетчик. Я перешел в просмотр изображений, чтобы опять взглянуть на фотографии Дональда Кроухерста, сканированные Поппи. Почему-то мне захотелось к ним вернуться, что-то в этих снимках вызывало у меня смутную тревогу. Кроме снимка брошенной яхты фотографий было три: Кроухерст в непромокаемом комбинезоне поднимает паруса в Тейнмаутской гавани — событие, которое дядя Поппи наблюдал лично; автопортрет Кроухерста, сделанный ближе к концу путешествия, — здесь он с усами, загорелый дочерна, посуровевший — и (по контрасту) необыкновенно моложавый Кроухерст дает интервью на берегу перед камерами Би-би-си.
