– Пока никаких. Мы сейчас едем туда.
– Арман… – Префект помедлил. – После того как ты выспался и поразмыслил, ты продолжаешь утверждать, что это была преднамеренная попытка убить месье Горовица?
– Да.
Ответ был недвусмысленный, именно такого ответа и ждал Дюссо. Но настойчивость Гамаша и его личная заинтересованность вызывали беспокойство и затруднения.
– Скорее всего, это месть, – сказал Дюссо. – Сколько компаний и людей он погубил за свою карьеру?
– Они погубили себя сами. Он их просто ловил. Он был одним из первых, кто раскрыл махинации Мейдоффа[25] и сообщил в Комиссию по ценным бумагам и биржам США.
– «Энрон»[26], кажется, тоже его рук дело.
– Да. Кен Лей был его другом. Но это не помешало Стивену дать показания против Кена. Можешь мне поверить, Стивен не получил от этого никакого удовольствия, но он сделал то, что считал правильным.
– Своего рода ангел-мститель. Есть кто-то, кто был у него на примете в настоящий момент?
– Мне об этом неизвестно. Я думаю, что он в основном уже отошел от дел.
Дюссо вздохнул:
– Ясно. Ты не знаешь, что привело Стивена в Париж?
– Он сказал, что в первую очередь прилетел, чтобы поздравить Анни, когда она родит. Но он упоминал, что у него есть какие-то дела в начале недели. Он даже встречался с кем-то перед нашим ужином.
– Но с кем, ты не в курсе?
– Нет, он не сказал. Ты не знаешь, его телефон нашли?
– Я не видел, чтобы об этом упоминалось. Вероятно, он в больнице вместе с другими личными вещами.
– Поищу его, когда мы туда приедем.
– Я поставил охрану у палаты месье Горовица, – сказал префект. – Когда закончишь в больнице, приезжай в Тридцать шестой. Я буду там весь день.
Название «Тридцать шестой» было принято среди профессионалов и заменяло полное название для дома 36 на набережной Орфевр. Там традиционно размещался штаб префекта полиции Парижа.
Большинство служб переехало в новое здание, но некоторые подразделения оставались на старом месте. Клод Дюссо, глава всей Парижской полиции, оставил там свой офис. В основном потому, что он предпочитал старые многоэтажные здания на острове Сите современным.
А еще потому, что это было в его власти.
– Такси? – спросил Арман, когда они вышли из квартиры.
– Я бы предпочла прогуляться, если ты не возражаешь.
До больницы было десять минут пешком по улицам, которые он когда-то открывал для себя с бабушкой, купившей на реституционные деньги эту квартиру.
«Эти askhouls[27] думали, что смогут избавиться от меня, – торжествующе сказала она, выложив деньги за квартиру. – А я вернулась».
Молодому Арману перевод не требовался.
Они осматривали квартиру, и Зора рассказывала ему о своей жизни в Маре, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Арману. Она показывала ему синагоги, парки, старые магазины, которые принадлежали друзьям ее семьи.
Все это произносилось веселым тоном, скрашивая впечатление от сказанного. И одновременно опрощая его.
Теперь они с Рейн-Мари, выйдя из Маре, прошли по Аркольскому мосту и остановились посмотреть на реставрационные работы в Нотр-Даме.
Сколько времени уходит на то, чтобы построить что-то, и как быстро оно может быть уничтожено?
Взгляд. Резкое слово. Минута отвлечения. Искра.
В больнице Отель-Дьё они поднялись на лифте в отделение интенсивной терапии.
Арман назвался, предъявил свой паспорт и сказал:
– Мы хотим увидеть Стивена Горовица.
– Доктор просила поговорить сначала с ней, – сказала медсестра.
– Конечно.
Их провели в отдельную приемную. Очень быстро появилась доктор.
– Monsieur et Madame Gamache? – Она пригласила их сесть. – Вы ближайшая родня месье Горовица?
– Я его крестник. Мы были с ним, когда это случилось.
– В квебекской больничной карте вы названы его ближайшим родственником.
– И из этого следует, что вы можете сообщить нам о его состоянии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Да. И вы можете принимать медицинские решения. У него серьезная травма. Откровенно говоря, человек его лет не должен был бы выжить. У него, вероятно, сильный организм.
– Скорее, сильная воля, – заметила Рейн-Мари, и доктор улыбнулась.
– Это да, – согласилась она. – К несчастью, если бы для продолжения жизни требовалась только воля, большинство из нас жили бы вечно. – Несколько секунд она смотрела то на Гамаша, то на его жену. – Мы ввели его в медицинскую кому. Насколько нам известно, он не чувствует боли. Мы внимательно мониторим все его функции. Поскольку он пережил ночь, шансы на то, что он выживет, увеличились.
Арман отметил, что доктор сказала «выживет», а не «восстановится». И она подтвердила его подозрения:
– Вы должны подготовиться к принятию трудного решения.
Она взглянула в умные глаза Армана. Они были темно-карие, и она могла бы сказать, что этому человеку не раз приходилось принимать трудные решения. И самому испытывать боль. Это было отпечатано на его лице, и не только глубоким шрамом на виске.
Доктор видела такие раны прежде, когда работала в скорой помощи, и знала об их происхождении. Она посмотрела на него с бóльшим интересом.
Да, на этом лице оставила следы боль. Но теперь доктор заметила и другие морщины. Этот человек знал счастье.
А по тому, как они с женой легко держались за руки, они знали, что такое любовь.
Это порадовало ее. Любовь им понадобится.
– Мы можем его увидеть?
– Да, но только кто-то один и совсем ненадолго. Вы должны будете подписать кое-какие бумаги, и еще есть его личные вещи. Лучше вам забрать их, так они будут в большей сохранности.
– Я возьму вещи, – сказала Рейн-Мари, когда они встали. – А ты иди к Стивену.
– У двери в палату месье Горовица поставлен жандарм, – сказала доктор. – Насколько я поняла, есть подозрения, что это не несчастный случай.
– Да.
Они оставили Рейн-Мари разбирать вещи Стивена, которые прибыли в запечатанной картонной коробке, а Армана отвели по тихому коридору в отдельную палату.
Жандарм по слову доктора пропустил Армана внутрь.
Открыв коробку, Рейн-Мари отложила в сторону запятнанную кровью одежду – ее срезали со Стивена в приемном покое – и открыла запечатанный пластиковый пакет. Там лежал айфон Стивена. Разбитый.
Она попробовала его включить. Айфон никак не реагировал.
Здесь была мелочь, мятные леденцы и платок. В бумажнике лежали триста пять евро и кредитки.
Рейн-Мари уже хотела закрыть пакет, как вдруг вспомнила о том, что сама подобрала с асфальта вчера вечером. Она достала из своей сумки и переложила в пакет разбитые очки Стивена и его ключи.
Помедлив, она внимательно посмотрела на эти ключи.
Вчера вечером, в темноте и панике, они не показались ей странными. Теперь, когда она смотрела на них при свете дня и в состоянии относительного спокойствия, ключи показались ей странными.
Даже более чем странными.
Глава седьмая
– Извините, мадам. Я не могу вас впустить.
Рейн-Мари пристально посмотрела на молодого человека, охраняющего палату Стивена.
– Пожалуйста. – Она улыбнулась ему самой материнской из своих улыбок. – Мне только нужно поговорить с моим мужем.
«Это не те дроиды, которых ты ищешь»[28], – подумала она и чуть не покачала головой. Жан Ги явно оказывал на нее влияние.
Молодой флик разглядывал женщину, стоящую перед ним. Ее интонация говорила: «Я тебе в матери гожусь и совершенно безвредна».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Но у нее были слишком умные глаза, чтобы провести полицейского. К тому же точно такие глаза были у его матери, а она была судьей французского суда присяжных.
Мать научила его никогда не недооценивать людей, в особенности умных женщин.
