С последнего прихода Чеслава сюда ничего не изменилось. Под стенами пещеры все так же лежали колоды, на которых располагались многочисленные ступки, плошки и горшки всякой величины со снадобьями и зельями. И как прежде неисчислимое множество разнотравья да кореньев наполняло каменную избу ароматами леса: сладкими, горькими, пряными, а порой и зловонными — у каждого свой нрав. И даже костер в очаге посреди жилища все так же весело отплясывал огненную пляску. Не было в пещере только хозяйки.
— Что, Чеславушка, о старухе вспомнил? — послышалось за его спиной.
Да так неожиданно, что гость вздрогнул.
Да, умела старая появляться внезапно, как бы и ниоткуда, словно дух лесной.
Чеслав повернулся на голос.
Перед ним стояла седовласая старуха с еще густыми волосами, с лицом, испещренным глубокими и мелкими морщинами, говорящими о ее немалых годах более ясно, чем слова, но с такими живыми и проницательными глазами, что Чеслав редко у кого видел.
Стояла и, хоть и была ниже его ростом, смотрела все же свысока. Ни суровая, одинокая жизнь в лесу, ни житейские невзгоды, ни преклонные годы не смогли ее согнуть.
— Да вот... гостинец тебе принес... — протянул он завернутый в тряпицу сыр, умело приготовленный Болеславой из коровьего молока. — Попотчуйся, Мара.
Старуха развернула тряпицу, понюхала белую головку долгим вдохом и лукаво зыркнула на Чеслава:
— Ой, чую я, что гостинец этот неспроста мне достанется. Уж очень жертвенной данью от него пахнет. — Ее бледные сморщенные губы тронула едва заметная улыбка. — А дань ведь богам положено приносить, а не мне, смертной. Гляди, прогневишь Великих, парень!
Совсем не понравились Чеславу слова-подозрения Мары, а потому и темнить не стал:
— Гостинец от души, а дело у меня к тебе и впрямь имеется.
— А ведь без дела бы и не пришел... — махнула рукой Мара и отложила сыр. — Вон из дальнего городища от родичей материнских приехал, так и глаз не показал, не порадовал старуху новостями.
— Прости, Мара, но не до того было. Городище нас такой вестью встретило, что... — Не договорив, молодой
муж тяжело вздохнул и опустился на пень у очага. — Про семейство Кудряша знаешь, небось?
— Слыхала...
— А про пошесть?
Глаза Мары прищурились. Она взяла сухую ветку и без всякой надобности бросила ее в огонь, а после села напротив Чеслава, так что их разделяло только пламя, и ответила не сразу, будто и хотела что-то сказать, да не знала, стоит ли.
— Знаю, что Колобор сказал о ней...
— А ему Великие поведали... — подхватил Чеслав. — Думаю, пошесть ту занесли в селение чужаки, что гостили у нас. Кажись, некому больше. Вот на розыск их и подался я сразу по приезде, но мало преуспел в том... — И он рассказал знахарке о своей поездке к хутору Молчана, о страшной находке на пожарище и о мертвом чужаке в лесу. — И язвицы те были подобны ранкам, что видел я у родичей Кудряша. Только отчего они за раз все сгинули, а чужаки вон еще сколько по лесу шатались? Да и были ли они на хуторе Молчана, уразуметь не могу, — закончил юноша свой рассказ и впился глазами в старую знахарку.
А та задумчиво смотрела на языки пламени и молчала. Наконец уголки ее сморщенного временем рта дрогнули.
— Слыхала я про язвицы и пошести смертные. И даже повидать эти болячки как-то довелось.
Чеслав, сидевший до того слегка подавшись в сторону старухи, даже распрямился.
— Неужели усопших родичей Кудряша видала? Как же ты в селение сама пробралась? — На лице его было крайнее изумление.
Мара отрицательно покачала головой.
— По молодости это еще было... Я тогда про хвори разные да про то, как и чем их пользовать, разума набиралась. По разным лесным племенам ходила, знающих людей выпытывала, знахарей да ведунов. И до одного совсем уж затерянного от нас городища добралась. Там и случилось мне повидать навалу той пошести. — Мара снова бросила ветку в огонь, будто спасаясь от озноба. Словно и не лето нынче было, а стужа лютая, что обдавала ее холодом. — Люд что снег на солнце гинул. И стар и млад... Гасли вмиг. Только поутру человек здоров бегал, а к вечеру уж дух испустил. Оторопь от того пиршества смерти брала... — Лицо ее исказилось. — И если та напасть к нам в городище пробралась, то многих выкосить может. Если не всех...
Чеслав почувствовал, как от тех слов холод пробежал по спине, хоть и сидел он у жаркого очага. И то был испуг не за себя. Разве что где-то в глубине самая малость его сознания пискнула о том, что и его может не быть, и тут же эта ничтожная малость-слабина была удушена недрогнувшей рукой. Ведь каждый муж его племени взращивался с мыслью, что за родичей своих жизнь положить — долг каждого. Иначе бы и не было их рода-племени в этих лесах. Не выжили бы. Но гораздо страшнее для него и невыносимее была мысль, что кровь его, род и племя, вот так скоропостижно и бесславно прерваться может. Съеденные пошестью... И не останется на этой земле потомков их, продолжателей жизни славных предков лесного племени, и даже следа, что были они когда-то.
— Мне бы самой поглядеть на те язвицы... — прорвался сквозь его мысли требовательный голос Мары.
— Зачем? — спросил он, не совсем понимая, о чем конкретно говорит старуха.
— Когда погляжу, тогда и ответ дам. Сведешь меня завтра поутру к тому месту, где чужинца камнями укрыли, — сказала женщина, что отрезала.
А у Чеслава и мысли не было противоречить.
У Кудряша этим утром тоже было весьма важное дело.
Лишь только народ в городище отошел ото сна и стал управляться по хозяйству, отправился кудрявый балагур к жилищу Кривой Леды, потому как был за ним должок — приносить старухе свежей водицы в хижину до самых холодов. А куда денешься? Обещание сам давал, за язык никто не тянул!
Однако отправился Кудряш к Леде не только за тем, чтобы выполнить уговор. Между делом должен был он обмолвиться, что ездили они с Чеславом на хутор к Молчану, и поведать о том, как там было, но совсем скупо и с недомолвками, так, чтобы как можно жарче распалить интерес старухи к этой новости. А задумка та коварная пришла в светлую голову друга его Чеслава.
Молодой охотник рассудил так: коль самому начать расспрашивать бабку о чужаках, так она — и гадать не надо! — что девка невинная, кочевряжиться начнет. Еще и прибыли какой себе затребует! А вот если старую лису собственное любопытство изгложет, тогда ради лакомых вестей и сама все, что знает, выболтает.
И чутье не подвело юного затейника, да и говорун Кудряш, видать, тоже расстарался.
Не успел Чеслав воротиться в селение от Мары, а наилюбопытнейшее из созданий в их лесном племени, Леда, уже кружила вокруг его дома — ждала. Но Чеслав решил подлить масла в огонь ожидания и прошел мимо, не взглянув на нее.
Кривая Леда сперва мало что не заклякла от такого явного невнимания, а потом очень даже проворно, как для своих лет, забежав вперед, преградила дорогу парню клюкой.
— Что ж ты, Чеславушка, в мою сторону и не взглянешь? — заговорила старуха удивленно, но так ласково, так медово.
Чеслав же уставился на нее, словно впервые увидел.
— Да ты чего это, бабка?! Не смеши Светлую Ладу да духов лесных! Ты уж давно не девка красная, чтоб на тебя парни засматривались.
В глазах Чеслава заплясали лукавые огоньки. Рот бабки на его слова растянулся в удивленном возгласе.
— Га-а?! Да я не про то, охальник! — вспыхнула старуха что маков цвет. — А уважение моим летам вниманием мог бы и выказать.
— Ну так живи долго и здраво! — пожелал парень и, перешагнув через клюку, преграждавшую путь, собрался идти дальше.
Но Леда и не думала отставать от него.
— По городищу слух топчется, что вы с Кудряшом на хутор к Молчану наведывались... — заторопилась она, забегая вперед и заглядывая Чеславу в глаза.
— Так то ж слух... — махнул тот рукой. — Перетолчется...
— Да и Кудряш мне сказывал... — что репей, вцепилась в него Леда и заговорила тихо, секретно, будто их кто услышать мог, — сказывал, что были вы там...
— А коль он сказывал, так с него и спрос, — ответил так же тихо Чеслав, таки намереваясь оторваться от нее, но вдруг резко хлопнул ладонями по коленям, так что бабка в испуге даже отскочила, и не на шутку возмутился: — Вот уж болтун и пустобрех этот Кудряш! Ничего в себе не удержит. Рот — что сито дырявое, а язык — что помело!
Старуха начала было кивать да поддакивать, соглашаясь с гневными посылами Чеслава в адрес товарища, но тут же, сообразив, что это никак не способствует удовлетворению ее любопытства, нахраписто и возмущенно прервала его:
— Так он же не сказывает все, как оно до конца было!
В голосе Кривой Леды прозвучало столько отчаяния, что Чеслав едва сдержался, чтобы не прыснуть со смеху.
А старуха между тем продолжала свою жалобную речь:
