о которых я не упоминаю, потому что все они ответили одно и то же. Они не будут платить. Ни фондовый рынок, ни акционеры, ни партнеры не простят им таких финансовых потерь и признания собственной слабости.
– И по какой причине? – уточнил Натан.
– Во-первых, нет никаких гарантий, что, если они заплатят, гендиректора освободят. Также нет гарантии, что после получения денег «Гринвар» не попросит еще.
– Обычное уравнение с двумя неизвестными любого похищения с целью получения выкупа. Это не аргумент.
– Я сказал им то же самое, но у них был еще один козырь. Если даже правительство не платит террористам в случае похищения, то почему «Тоталь» должна платить?
– Террорист? Теперь так называют Виржиля Солала?
– Вовсе нет, моя милая! Половина Франции за него, другая половина пока сомневается. Ему многие сочувствуют, а терроризм и сочувствие друг друга исключают. Перед нами беспрецедентная ситуация, когда преступника почти никто не считает таковым. Люди будут думать, что если гендиректора освободят, то лишь по решению «Тоталь». Если гендиректор умрет, то тоже по решению «Тоталь».
– Тогда Солал – просто оружие, – поняла Диана. – Осуждают не палача, а скорее тех, кто вынес приговор.
– А поскольку за вашим новым разговором с ним будут следить во всем мире, вычеркните слово «террорист» из лексикона.
– Подождите, – запаниковала Диана, – вы хотите сказать, что не нашли альтернативного решения? Мы снова будем в прямом эфире?
Она прерывисто задышала и умоляюще посмотрела на напарника. Но безрезультатно.
– Я составила профиль, – снова заговорила она. – Вы его опознали, я даже полетела на вертолете в Аверон. Моя работа на этом заканчивается, разве нет?
Шеф развернул к ним монитор и подождал, пока они прочитают полученное ночью письмо от «Гринвара».
«Любые изменения лишь фатально ускорят события. То же время, то же место, те же люди».
– Конечно, – продолжил шеф, – мы не единственные, кто получил это сообщение. Оно попало во все соцсети. И сети отреагировали. Хэштеги «Greenwar», «makethegoodchoice»[33] и «SYLSO» – самые популярные во Франции и в Европе.
– «SYLSO?» – переспросил Модис.
– «Save your life, save ours». Спасите свою жизнь, спасите наши.
Ни разу за всю свою карьеру Натан не превращался в наблюдателя за собственным расследованием. Он был в ярости, но сдерживался.
– И никакого вмешательства со стороны президента? Мы тут одни над этим работаем в Тридцать шестом?
– Поставьте себя на его место, – сказал шеф. – Он может сказать только одно: «Убивать нехорошо». Любые иные слова вызовут поток негодования. Общественность сделает вывод, что вместо спасения планеты он беспокоится о человеке, который пускает ей кровь. Президенту заткнули рот, молчание – его лучший союзник. У него связаны руки, у нас тоже. Вы понимаете, что это значит, Мейер?
Это значит тупик, подумала Диана. Ни одному полицейскому не удалось обнаружить Солала, и его требования остались без внимания.
– Ты единственная, кто может вытащить нас из этого, – заключил Натан.
– Я поняла.
Шеф посмотрел на настенные часы: следующая очная ставка через час. Но прежде чем отпустить Модиса и Мейер, чтобы они сосредоточились на деле, он решил кое-что уточнить.
– И вот еще что, Мейер. Пожалуйста, не делайте из него героя.
– Я и не собиралась.
– Раз так, не говорите с ним о его ребенке.
В мире
Елисейский дворец
Спичрайтер президента, как обычно, поставил ноутбук на колени. В свои тридцать он оставался тщедушным, ни один костюм на нем не сидел, но его точные формулировки нравились сотрудникам Елисейского дворца. Он привык к определенной свободе и часто позволял себе высказывать личное мнение.
– После самоизоляции я обещал людям мир и спокойствие, – с тревогой сказал президент. – Мой срок подходит к концу. Меня вряд ли снова изберут, если я облажаюсь с экологическим вопросом. А все только о «Гринваре» и говорят…
– Хотите, чтобы мы подготовили ваше обращение по этому поводу?
– Боже правый, нет. Пока его не нашли, любое мое заявление может ухудшить ситуацию. Я бы предпочел, чтобы министр внутренних дел и глава администрации прояснили этот вопрос с полицией. А пока я должен показаться людям и успокоить их. Давайте посмотрим, что у нас намечается важного и что я там буду говорить.
Спичрайтер включил ноутбук и открыл президентскую повестку.
– График плотный, – произнес он устало. – Посещение ледника Мер-де-Глас на Монблане. Речь готова. Выступление на тему лесов Амазонии. Речь готова. Обещание прекратить использовать одноразовый пластик. Речь готова. Затем продолжаем серию заметок для Министерства экологии, чтобы оно могло принять решение о заявленных в Парижском соглашении[34] целях. Под конец – пестициды.
Все это было сказано так монотонно, что не понравилось президенту.
– Поживее нельзя? Это не список покупок, друг мой. Такое впечатление, что вы витаете в облаках. Где ваше чувство долга? Если вы напишете без души, мне никто не поверит.
– Я спичрайтер, а не романист. Мне нужно убедить себя самого. Что еще мы собираемся предложить французам? Мы не можем решить все проблемы общества с помощью Трудового кодекса, громких рассуждений, заседаний, комиссий, планов действий, горячих линий, гражданского самосознания или бог знает каких еще мероприятий. Когда мы перейдем к настоящим действиям?
Президент, пораженный тем, что с ним так говорят в его собственной резиденции, все же сохранил самообладание и дал спичрайтеру закончить.
– Не хотите ли развить тему?
Спичрайтер не почуял подвоха и продолжил:
– Мне кажется, мы ссоримся из-за цвета обоев, пока дом горит. Все пункты провальные. Отправляемся к Мер-де-Глас на частном самолете, видим, что ледник тает, и ничего не можем с этим поделать, кроме как сократить выбросы углекислого газа вдвое, а до этого очень далеко. Извините, но меня это бесит.
– Идете по пунктам? Да вы прагматик. Итак, леса Амазонии.
– Хорошо. По какому праву мы выступаем против уничтожения лесов? Ведь отчасти они исчезают из-за чрезмерной эксплуатации земли для выращивания сои, которую мы импортируем по два миллиона тонн в год[35].
– Я вас услышал. Кажется, дальше вы упомянули пластик, – продолжил президент с преувеличенной любезностью.
– Важнейшая задача – покончить с одноразовым пластиком. Ваша бывшая государственный секретарь Брюн Пуарсон обещала сделать это за двадцать лет[36]. И что? Никто не верит обещаниям, которые выходят за рамки мандата, а тем более когда они выходят за рамки жизни целого поколения. Особенно если это предложения госсекретаря, которая получила позорнейшую награду «Пиноккио» за экологию, когда работала на компанию «Веолия»[37]. Кажется, зеленый не ее любимый цвет.
– Пестициды?
– Даже не знаю, с чего начать. Давайте с глифосата, раз уж это самый распространенный пестицид. Несмотря на мнение ВОЗ, которая считает его канцерогеном
