— Он еще не прибымши,— объявила она.
— Ты хочешь сказать, что дядюшка Бен еще не приехал, Бетти?
— Я хочу сказать, что он еще не прибымши. Полагаю, его сцапали Дуны.
Бетти сказала это не без некоторого злорадства, потому что терпеть не могла дядюшку Бена: за многие годы наш скуповатый свойственник не подарил ей ни пенни, и, кроме того, когда он гостил у нас, Бетти не позволяли обедать вместе со всеми за общим столом.
— Ах, Джонни, Джонни,— воскликнула матушка, выходя из гостиной на кухню,— я так рада, что ты, наконец, вернулся. Я чувствую, случилось что-то неладное.
Вся эта история мало-помалу стала меня раздражать. Во-первых, мне становилось не по себе, когда меня называли «Джонни». Во-вторых, я не любил, когда матушка надевала дешевые украшения, потому что на ферме они мне казались неуместными, но как раз сегодня матушка надела на запястья несколько браслетов, давнишний подарок дядюшки.
— Ну, и что, по-твоему, могло случиться?
— Да полно тебе дуться, Джонни! Понимаешь... эти люди... — матушка никогда не называла Дунов по имени,— эти люди могли захватить и твоего дядюшку Бена, и его лошадь, и все, что при нем...
— Тогда «этим людям» не позавидуешь, матушка: дядя откроет лавочку прямо у них в долине, и поскольку делец он, каких поискать, он ограбит своих обидчиков дочиста.
— И это все, что ты можешь сказать, Джон? Как ты бессердечен! И, к тому же, посмотри, сколько всего наготовлено. Неужели все труды насмарку?
В том-то и дело, матушка! Вспомни: мы договорились, что если дядюшка не прибудет к назначенному сроку, то после часа дня мы садимся обедать без него. Чего же ждать? Кому станет легче, если еда пропадет? После обеда я отправлюсь навстречу дядюшке,— а его обнаружить в таком густом тумане — все равно что иголку в стоге сена отыскать. И ты думаешь, я стану заниматься этим на пустой желудок?
- Господи, Джон, и в мыслях не было!
Итак, мы сели обедать, сожалея, что дядюшки Бена нет с нами и оставив ему его долю на случай, если он все же объявиться. Ни ржания, ни стука лошадиных копыт по-прежнему не было слышно, и я, прихватив ружье, отправился искать запропастившегося родственника.
Сначала я спустился по тропинке к подножью холма. Затем я вышел к Линну, перешел его вброд, вышел на другой берег и стал подниматься по косогору, пока не вышел на вересковую пустошь. Вокруг меня стоял густой туман, но в три часа дня было еще более или менее светло, и я прошел по протоптанной дорожке мили еще приблизительно три. Места, признаться, были на редкость пустынными, а взять с собой собаку я, дурья голова, не догадался. Ну ничего: я уже не ребенок, чтобы шарахаться от каждого куста, карабин заряжен, а случись что, силы во мне хватит на двоих.
Вечерело. Туман становился все гуще, и уверенность моя постепенно убывала, пока и вовсе не сошла на нет. Наконец, я понял, что сбился с пути, и нужно сесть и определиться. Я прислонил ружье к гранитному валуну и задумался над тем, что делать дальше. Если с дядюшкой Беном в самом деле что-то случилось, я ему уже ничем не помогу. Нужно искать дорогу назад и позаботиться о собственной безопасности хотя бы ради матушки и сестер.
Внезапно вдалеке раздался топот лошадиных копыт, причем скакала не одна лошадь, а целый табун. Я придвинул карабин поближе — на всякий случай. Однако лошади, невидимые в тумане, проскакали куда-то мимо, и снова наступила тишина.
Я уже было хотел выругать себя за излишнюю боязливость, как вдруг прямо у меня под ногами раздался не то стон, не то грохот,— тот самый ужасный звук, что пугал нас той зимою, но на этот раз звук был куда сильнее, потому что раздавался совсем рядом. Я онемел от страха, волосы на голове встали дыбом, а сердце застучало часто-часто... Я вытер пот со лба, умоляя Господа, чтобы и на этот раз пронесло, и желание у меня было только одно: понять, где я сейчас нахожусь и бежать домой сломя голову, бежать, не останавливаясь.
Грохот прекратился, и я, переведя дух, тронулся в путь. Однако вскоре мне снова пришлось остановиться, потому что до моего слуха донесся низкий звук, похожий на овечье покашливание. Волей-неволей я прислушался, хотя заботило меня сейчас только одно — поскорей добраться до дома, потому что блужданиями по вересковой пустоши я был уже сыт по горло. Но любовь к животным — ко всем животным — была у меня в крови, и я пошел туда, откуда раздавался шум, чтобы, если не дай Бог что, вызволить бедную тварь из передряги. Шум раздавался все громче, и я уже явственно различил сухой кашель, который со свистом вырывался из глотки живого существа.
— Господи, помилуй! — донеслось сквозь туман. — Господи, спаси и помилуй мою душеньку! И куда это меня занесло, Господи!
Послышался протяжный стон. Я бросился вперед и тут же уперся в морду дикого горного пони. К нему был привязан человек — ноги к шее, голова на крупе лошадки — а руки свисали вниз, подобно стременам. Пони был страшно напуган и тщетно пытался сбросить с себя непривычный груз.
Увидев меня, лошадка попыталась дать деру, но я поймал ее и крепко прижал к себе. Тут она вознамерилась лягнуть меня, но я стукнул ее по носу, и она успокоилась.
— Глубокоуважаемый сэр,— обратился я к несчастному, распростертому на лошадиной спине,— не бойтесь, я не причиню вам никакого вреда.
— Помоги мне, добрый человек, кто бы ты ни был, — взмолился незнакомец, не глядя на меня, потому что был не в состоянии поднять голову. — Я знаю, тебя послал Всевышний, и ты не ограбишь меня, тем более что меня только что обобрали до нитки.
— Боже, дядюшка Бен! — вскликнул я, не веря собственным глазам. Я был так изумлен, что чуть не выпустил пони из крепких объятий.— Это вы, мастер Рубен Хакабак!
— Я честный торговец, — простонал дядюшка, — я живу в Далвертоне. Ради Бога, развяжи меня, добрый человек, и я вознагражу тебя, когда вернусь домой,— если мне вообще суждено туда вернуться. Однако давай договоримся, что лошадка эта — моя, как и та, что угнали разбойники.
- Дядюшка Бен, неужели вы меня не узнаете? Да это же я, ваш племянник Джон Ридд!
Не дожидаясь, пока обалдевший родственник придет в себя, я разрезал веревки и посадил его на пони, как полагается, но дядюшка так ослабел от переживаний, что был уже не в состоянии удержаться на лошадиной спине. Тогда я втащил дядюшку к себе на плечи, а веревку обмотал вокруг лошадиной морды так, чтобы пони, вопреки желанию нового хозяина, не улизнул на свободу. После этого мы двинулись к нам на ферму Плаверз-Барроуз.
Я так и не понял, узнал меня дядюшка или нет, а тот, почувствовав себя в безопасности, тут же уснул. Он захрапел так громко, что можно было подумать, будто источник ужасного шума, нагонявшего страху на всю округу каждую ночь, находился именно в Далвертоне.
Когда я добрался до дома, матушка и сестры тут же усадили дядюшку поближе к теплу. Я с наслаждением расправил плечи, потому что комплекция дядюшки (как, впрочем, и его казна) была довольно внушительной. Он отряхнул сюртук, потом, приходя в себя, прошелся по кухне и, удостоверившись, что попал к своим, упал в кресло и проспал до самого ужина.
Я слышал, как время от времени дядюшка бормотал во сне: «Я знаю, он женится на моей Рут, непременно женится. А уж завещаю я им столько, что им до десятого поколения хватит…»
Когда дядюшка проснулся, я оставил его на попечение матушки и Анни, которые сбились с ног, поднося ему самое вкусненькое, а сам отправился в конюшню посмотреть пойманного пони. Лошадка, в самом деле, была хороша; за такой стоило погоняться, и впоследствии она нам здорово пригодилась в хозяйстве.
Странным человеком оказался мой дядюшка Бен. Он был груб и резок с окружающими, и, по-моему, ему просто нравилось поступать наперекор тому, что от него ожидали. В глазах его было столько недоверия к людям, как будто все только и думали, как бы половчее оставить дядюшку в дураках. Наша открытость и простота были ему непонятны, и мне кажется, что оттого, что в нашем приходе ему не с кем было померяться хитростью и поторговаться, он чувствовал себя не в своей тарелке.
Конечно же, не кто иной, как Дуны, ограбили нашего дядюшку, а ограбив, вздумали еще и позабавиться. Они забрали его спокойную старую лошадь и привязали его к дикому необъезженному пони. Два или три часа гоняли они лошадку по туманной пустоши, отвечая на стоны дядюшки издевательским смехом, а когда проголодались, решили вернуться, бросив дядюшку на произвол судьбы.
Дядюшку страшно возмутило это происшествие, и он никак не мог понять, почему именно ему выпала сомнительная честь распотешить Дунов накануне Нового года.
— Ей-богу, не заслужил я такого обращения,— горестно причитал он,— и я этого дела так не оставлю. Шестьдесят пять лет прожил на белом свете, а в такую мерзкую переделку попал впервые!
Даже чудесный праздничный пудинг не отвлек его от жалоб и стенаний, и вся надежда теперь была у нас на соседа — фермера Николаса Сноу.
