Алжир
Валентин остановил машину у ворот нужного дома и посмотрел на Фуада поверх солнцезащитных очков.
— Пойти с тобой?
— Нянька мне не нужна. Жди здесь.
Фуад опустил стекло машины и прислушался к наполнявшим жаркий полуденный воздух звукам.
— Что будем делать, если Аднан тебе откажет? — задал следующий вопрос Валентин.
— Сражаться до последней капли крови. Я не уступлю ему ни сантиметра земли моего города. И не допущу, чтобы все, построенное за эти десять лет, обратилось в пыль.
— Я вижу здесь только одну проблему: Халиф думает, что это его город. Всего и делов — объяснить ему ситуацию так, чтобы он понял. А опыт подсказывает, что в таких ситуациях он сразу хватается за нож.
Прикурив от спички, Фуад вышвырнул ее на тротуар.
— Он превратился в чучело, насквозь больной. Раньше он мог задать трепку всем нам, но те времена канули в лету. Ливий Халиф Хиббинс умер в тюрьме. Мужчина, с которым я говорил вчера, на него не похож.
В ответ Валентин пожал плечами. Следующие несколько минут в салоне машины царило тягостное молчание. Фуад курил, отгоняя от лица сигаретный дым, и смотрел на выкрашенную белой краской дверь каменного дома. Тот, с кем он говорил вчера ночью, и вправду не походил на Халифа, но ему ли не знать, как обманчива бывает внешность, особенно в случае этого человека. В памяти Фуада сохранился образ высокого элегантно одевавшегося мужчины с аристократичными чертами лица, широкой открытой улыбкой и холодными серыми глазами. Ливий мгновенно располагал к себе и мужчин, и женщин. Появляясь в комнате, где присутствовала толпа людей, он привлекал всеобщее внимание, и вокруг него быстро собиралась куча поклонников. Он знал, какие шутки в ходу в высшем обществе, а какие можно рассказывать клиентам или женщинам. Словом, умел себя преподнести.
Халиф отрастил волосы и короткую бороду, полностью преобразившую лицо, двигался не как хищник, а как смертельно уставший человек, но не утратил ни капли внутренней силы, и одного его взгляда было достаточно для того, чтобы собеседник отвернулся. А еще Ливий Хиббинс умел с помощью пары метких слов показать любому его место. И с удовольствием продемонстрировал это бывшему заместителю. Свою наглость он тоже не растерял. Фуад решил, что ее, этой наглости, в нем стало еще больше. Выйти из тюрьмы, за несколько часов обзавестись бабой и сидеть в ее доме с видом царственной особы, отдавая распоряжения рабам. Халиф оказался в своей стихии. Если опасного человека упрятать за решетку на десять лет, а он так и останется несломленным, то после освобождения станет втрое опаснее.
— Нужно было убить его в тюрьме, — заговорил Фуад. — У нас был шанс. И мы упустили его благодаря тебе.
Валентин поднял руки, признавая свое поражение.
— Видит бог, я пытался. И не раз.
— «Пытался» и «преуспел» — две разные вещи. Что может быть проще, чем прирезать человека в тюрьме, мать твою? Особенно в здешней, где надзиратели смотрят в сторону, если принести им блок сигарет?!
— Последнему, кто пытался его убить, Халиф переломал все пальцы на руках, — напомнил Валентин. — А надзирателю, который это допустил, перерезал подколенные сухожилия. И всадил бы нож в шею, не явись приятель надзирателя вовремя. Кстати, тому тоже досталось, три шва на морду накладывали, до сих пор страшный, как атомная война. Подобные новости распространяются быстро, жить хочется всем. Ливий ходил, как хренов король, и никто не смел к нему прикоснуться. Ты давно живешь в этом мире и знаешь здешние законы. Иногда нужно переломать кому-нибудь пальцы для того, чтобы тебя начали воспринимать всерьез. А Халиф переломал столько пальцев, что давно потерял им счет. Мое мнение остается прежним: попроси у него прощения и скажи, что хочешь вернуться. Не думаю, что он простит тебя в ту же минуту, зато оставит в живых. Рано или поздно он возьмет свое, это дело времени. Наши люди вернутся к нему. Все вернется к нему. Он станет еще сильнее. Разве тебе было плохо, когда ты сидел по правую руку от него и пил налитое им вино? У тебя было мало денег? Мало женщин? Мало власти?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Завали пасть, хренов трус. Управу можно найти на кого угодно, пусть бы и на самого дьявола. Если у меня получилось перетянуть на свою сторону большую часть его людей, я способен на все. Да и поздновато идти к нему на поклон, не находишь? Со временем он может простить мне и тюрьму, и то, что я заправлял здесь в течение десяти лет. Но бабу запомнит навечно. Почему вы не могли решить все полюбовно?
Валентин потер плечо и поморщился так, будто там была еще не зажившая рана.
— Я объяснял тебе тысячу раз. Чертова сука достала пистолет. Обращаться с ним она умеет, при мне стреляла по бутылкам в сумерках — и ни одного промаха, кошка проклятая. Что нужно было делать? Ждать, когда она прострелит мне башку? Отнять у нее пистолет? Она достала бы нож. К такой женщине нужно посылать не пятерых мужчин, а целую армию! И то не факт, что армия с ней справится. Правильно русские говорят: муж и жена — одна сатана. А ведь они даже женаты не были.
Фуад сделал последнюю затяжку, выбросил сигарету и плюнул в окно.
— А тебе с Халифом, конечно же, было хорошо.
— Конечно. Все были на своих местах, все получали свой кусок. А за отхваченный палец я на него не в обиде, сам виноват. — Валентин помолчал. — Я с тобой во всем, что бы ты ни решил, но знай: подыхать в ближайшие несколько лет я не планирую.
***
Одна из жен Аднана, завернутая по самые глаза, проводила гостя в кабинет, сумрачную комнату с тяжелыми занавесками на окнах и пушистым ковром на полу. Хозяин сидел на подушках у стены, прикрыв глаза, и пил охлажденное вино, заедая его фруктами.
— Голоден?
— Нет, спасибо, — ответил Фуад.
— Иди, Фатма, — кивнул Аднан жене.
— Да, мой господин.
Когда женщина ушла, прикрыв за собой дверь, хозяин дома отставил бокал с вином и выпрямил спину.
— С чем пожаловал?
— Халиф вышел из тюрьмы.
— Знаю. Он пригласил меня на ужин. Я успел соскучиться по его застольям. Вино льется рекой, еда великолепна, любая дурь на выбор, приятные собеседники, полуголые танцовщицы живота, каждую из которых ты можешь оттрахать в любое время, а если они тебе не по душе, хозяин найдет что-то получше.
— Меня он не приглашал, остается довольствоваться воспоминаниями.
— А ты бы пригласил на ужин человека, который сдал тебя полиции?
Фуад передернул плечами.
— Если бы я не сдал его полиции, он рано или поздно нарвался бы на неприятности. Мы оба знаем Халифа, он это умеет.
— Так чего ты хочешь, дитя мое? Чтобы я поговорил с Ливием и выпросил персональное приглашение?
— Ты должен нас рассудить. Никто не хочет доводить ситуацию до открытого конфликта. Ты отошел от дел и стал судьей, но это твой город, и ты заинтересован в том, чтобы на его территории не проливали кровь.
Аднан облокотился на подушки.
— Не припомню, чтобы брал у тебя в долг, Фуад. Следовательно, я тебе ничего не должен.
— Я хочу, чтобы ты нас рассудил.
Кивнув, хозяин взял с большого блюда горсть темных ягод и отправил их в рот.
— А что по этому поводу думает Ливий?
— Он пойдет мне навстречу. Воевать со мной он не будет, ему это невыгодно. У меня впятеро больше сил, и они прекрасно организованы. В его распоряжении жалкая кучка людей, забывших, что такое дисциплина. Да и он сам уже не тот. Я видел его вчера ночью дома у Тары. Мы перекинулись парой слов.
Прожевав ягоды, Аднан сделал большой глоток вина.
— И я даже знаю, что он тебе сказал. «Ты веселился десять лет, сынок, пришло время собирать игрушки и возвращать королевство папочке». — Собеседник улыбнулся погрозил ему пальцем. — Ливий Хиббинс даже из тюрьмы держал вас за яйца, а теперь ухватит покрепче — и уж точно не отпустит. Он способен прижать всех к ногтю даже с тремя соратниками. Один из твоих ребят узнал о том, что Халиф снова здесь, рассказал остальным — и у них затряслись поджилки. Здоровая реакция, страх полезен, он свидетельствует о наличии инстинкта самосохранения. Ливий таковым не располагает, и я ему об этом говорил не раз, это его беда. А твоя беда — гордыня, дитя мое. И когда-нибудь она сведет тебя в могилу.
