— Да ты, брат, образованный!
— Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая. Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: «А машины кверх ногами ходят?» А она говорит: «Ходят». А сама плачет. Смешно?
— Я уже говорил: не смешно.
Сережа примолк, а потом сказал:
— У меня жена и пять детей. Я их не бросил.
Вокруг дома начсостава, как грибы на опушке, разрослись деревянные бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из одного барака выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:
— Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.
Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.
— Вы за ним лучше смотрите, — сказал Сиверс.
— Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где ж вы их разыскали?
— В реке.
Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.
— В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет! Говорила я тебе, — накинулась она на своего Сережу, — не ходи с этим бандитом! Он тебя хорошему не научит. Это есть бандит.
«Бандит» скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.
— В реке! Это подумать! Другой раз насовсем утонут! Нет, я его под замок, запру начисто, пусть дома посидит, уголовник! А вас-то чем благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?
— Непьющий.
— А зовут-то вас как, вы меня простите?
— Александр Евгеньевич.
— Век буду вас помнить, Александр Евгеньевич! А может, зайдете? Не водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...
— Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?
— А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.
— Не беспокойтесь.
— Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...
— Вот мой дом, — сказал Сережа-маленький.
Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него было напряженное и гневное.
Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу им что-то яркое, топая, бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими цветами, халате. Она бежала, переваливаясь на очень высоких каблуках, и крупная грудь моталась туда-сюда.
— Вы еще за это ответите, Иванова! — крикнула она. — Я этой дружбы никогда не одобряла, и вот доплясались! Давайте мальчика! — Она резко дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: — Где его кофта?
— Вот, — сказал Сиверс.
— А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог не пущу, больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь в милицию!
Она повернулась и пошла прочь, таща за руку Сережу-маленького и размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней с пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.
— Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.
— Ну, ладно, — сказал Сиверс, — я пойду.
— А к нам? Чайку?
— В другой раз, спасибо.
Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.
— Хороший человек, — вздохнула женщина.
— Он из пакеты умеет, — сказал Сережа.
— Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.
10
На пятницу испытаний не было назначено, и Скворцов с удовольствием проспал лишних два часа. Он, когда удавалось, любил поспать, особенно проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда. Он даже просил товарищей, чтобы его будили и говорили: «Вставать еще рано». Черт его знает, что ему в этом нравилось. Должно быть, ощущение неисчерпанного счастья.
Сегодня его никто не будил. Он проснулся сам, оделся, умылся (вода была) и вышел в вестибюль. Дверь в дежурку стояла приоткрытая; там разговаривали две женщины.
— Не живет гриб, — говорила одна. — Сморщился, весь повял. Воздух, что ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.
— Чего хорошего.
— Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...
— Заходи еще когда, попьешь.
— Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.
— Чисто нервное. От нервов полнею.
Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:
— Здравствуйте, девушки. Все щебечете?
«Девушкам» было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.
— Товарищ майор? — сказала толстая заведующая. — А я-то смотрю, не захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.
— Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.
— Все небось выдумываете.
— Честное слово. Люблю роскошных женщин.
Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.
— Что вы только говорите, товарищ майор.
— А сами небось женатые, — сказала худая гостья.
— К сожалению, да. Поторопился. А был бы я свободен...
— Был бы свободен — то-то бы дал дрозда, — задумчиво заметила гостья.
— Очень метко сказано. Именно дрозда. Ну, ладно, девушки, пора мне идти. Ауфвидерзеен, на языке врага.
Скворцов откозырял и вышел. Прежде всего он зашел в столовую, где завтраки кончились, а обеды не начались, но, разумеется, Симочка его накормила. У выхода из столовой его задержал бродячий пес по имени Подхалим. Он дрался на помойке с высоконогой свиньей, но, узнав Скворцова, кинулся ему в колени, неистово виляя хвостом и повизгивая от счастья.
— Собака ты, собака, — говорил Скворцов, трепля его по загривку, — ну что тебе надо, собака? Есть тебе хочется, собака?
Подхалим глазами показал, что да.
Скворцов сбегал на кухню, насмешил судомоек, выпросил у повара кость, бросил ее Подхалиму, радостно посмотрел на радость собаки и пошел по своим делам. Ему нужно было зайти в отдел Шумаева, а потом в ЧВБ (чертежно-вычислительное бюро) к майору Тысячному.
Невысокий кирпичный корпус (так называемый лабораторный) был весь обсижен ласточкиными гнездами. Хозяйки-ласточки черно-белыми стрелками сновали вокруг него. Направляясь к входной двери, Скворцов с удивлением увидел, как из окна вывалился стул, ударился о землю, перевернулся и рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий.
— Что это у вас стулья из окон летают? — спросил он у дежурного, входя в коридор.
— Подполковник Шумаев выбрасывает, — неохотно ответил дежурный.
— А зачем?
— Кто ж его знает? Не понравились.
Скворцов вошел в кабинет Шумаева в тот самый момент, когда хозяин, размахнувшись, выбрасывал в окно четвертый стул. Потом он тигром подошел к столу, взял стоявшее за ним кресло, повертел, осмотрел критически и поставил на место. Кресло было обыкновенное, канцелярское, с деревянными подлокотниками, и, видимо, его удовлетворило. Кроме Шумаева и Скворцова в кабинете стоял еще лейтенант Чашкин — молоденький мальчик с растерянным миловидным лицом.
— Насмехаться над собой не позволю! — крикнул Шумаев и раздул ноздри.
— Сергей, опомнись, — сказал Скворцов. — Конечно, Александр Македонский был великий человек, но зачем же стулья ломать?
— При чем тут Александр Македонский? — сердито спросил Шумаев.
Чашкин улыбнулся.
— Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, судя по его лицу. Ну-ка скажите ему, Чашкин, откуда это?
Чашкин покраснел и сказал:
— Из «Чапаева».
— Не совсем так, — поморщился Скворцов, — но по смыслу правильно.
— Товарищ подполковник, разрешите идти? — спросил Чашкин.
— Идите. Впрочем, постойте. Сначала дайте майору стул. Приличный стул, а не такое...
Чашкин принес обыкновенный венский стул и удалился.
— Садись, — пробурчал Шумаев.
Оба сели.
— Теперь расскажи толком, в чем дело?
Шумаев, затихший было, опять распалился:
— Это же издевательство! Поставить мне, начальнику отдела, четыре стула, и все с разной обивкой! Голубой, зеленый, розовый, черт-те какой! Я их пошвырял в окно.
— Кто же над тобой так издевается?
— Начальник АХО. Зачислил себя в клику святых и думает, что ему все можно! Вопиющий факт! У меня здесь солидные люди бывают: начальство, представители промышленности! Один раз даже замминистра был. Что же я, замминистра на разные стулья буду сажать?
— А что, он такой толстый, что сразу на двух стульях сидит?
Шумаев не слушал.
— Не кабинет начальника отдела, а спальня великосветской проститутки! Это удар не только по моему престижу. Это удар по престижу войсковой части!
— Закурим, брат, с горя.
Они закурили. Шумаев понемногу начал отходить.
— Серьезно, Паша, сил нет работать, — сказал он уже мягче, вытирая платком голый череп. — Дисциплина умирает. Я не требую уважения к себе лично. Пусть уважает служебное положение, воинское звание, черт возьми! А такие щенки, как этот Чашкин, еще позволяют себе улыбаться в служебное время!
— Брось, он хороший парень.
— У тебя все хорошие. Ты со всеми готов целоваться.
— Есть такой грех. А знаешь, я к тебе по делу.
— Что такое?
— Подбрось мне человечка два на завтрашний день.
— Два человечка? — заорал Шумаев. — Ты знаешь мои штаты? Откуда у меня два человечка? Кто?
