Солдат для порядку несколько раз бьет меня прикладом в лицо, пинает напоследок и машет второму: пошли, ну их на хуй.
Анна встает, подходит, опускается на колени рядом со мной.
— Больно? — спрашивает она.
Я улыбаюсь:
— А тебе?
— У тебя нос сломан, — говорит она. — И губы порваны. И еще у тебя рана вот здесь, в горле. И в груди, вот…
— Неважно, — отмахиваюсь я. — Не стой на коленях!
— Это был он? — спрашивает девушка, кивнув на яму, в которую унесли труп.
— Да.
— Не надо было его убивать, — на глазах ее выступают слезы. — Ты отяготил свою душу еще одним убийством.
— Девочка моя, если бы я не убил его, он бы отяготил свою душу повторным убийством меня. Я не мог этого допустить, — отвечаю я вставая и поднимая с колен ее. — А так — и мне хорошо, и ему.
Она задумчиво качает головой: нет, неправильно это.
Я притягиваю ее к себе, обнимаю со всей нежностью, на какую способен мертвец.
Какая, все же, паскудная штука — эта жизнь! Живешь через два подъезда от человека и даже не догадываешься о его существовании. И чтобы понять, что это тот человек, с которым ты охотно прожил бы жизнь… нужно сначала сдохнуть.
Аня отклоняется, смотрит в мое покореженное лицо, медленно и осторожно целует в губы.
Слезы на ее губах обжигают меня — я чувствую это…
18
Еще три дня мы каждое утро ходим на поле и роем, роем, роем бесконечные ямы. Сегодня мы роем, а назавтра бульдозер их засыпает. Как в армейском анекдоте…
Мы с Аней не сомневаемся, что когда все поле будет перерыто, нас заставят начать сначала.
Но они, кажется, решили иначе…
Когда основная масса уже уходит с поля, нашу и еще три группы оставляют. Наверное, мы будем работать всю ночь. Я не против. Мне все равно. Что лежать на земле в загоне, что махать лопатой всю ночь здесь — разницы особой нет…
Но вечные два мужика в фуфайках обходят группы, собирая лопаты, уносят их к вагончику.
Потом солдаты окружают нас и ведут к крайней незасыпанной яме. Ударами автоматов заставляют выстроиться цепью в два ряда. Выезжает из-за вагончика бульдозер, подползает поближе и останавливается за спинами солдат, не заглушая двигателя. На гусеницу бульдозера вскакивает мамлей, который принимал меня с Аней в лагерь. Он без противогаза и с мегафоном.
— Граждане трупы! — слышим мы его голос.
Начинается первый в этом году дождь. Стоящая рядом со мной Аня поднимает к небу улыбающееся лицо, открывает рот, глотая живительную влагу, впитывая ее кожей. Дождь! Дождь — это жизнь. Теперь-то уж мы точно не умрем от жажды.
— Граждане трупы! — продолжает офицер. — Рад сообщить вам, что ваше пребывание в лагере смертников подошло к концу!..
— Нас отпустят?! — дергает меня за рукав Аня. — Но как же?.. Наверное, закон все же приняли…
— Сегодня, — продолжает лейтенант, — вы, наконец, получите то, что заслужили: просторную уютную могилу, в которой уже не будете никому мешать, а будете спокойно кормить червей, как и полагается мертвечине. Рад поздравить вас с этим знаменательным событием в вашей смерти! Ур-р-ра, товарищи мертвецы!
Он убирает от губ мегафон, оглядывает нас, словно ожидая ответных криков ликования.
— На этом считаю торжественную часть законченной! — объявляет он, снова поднося ко рту громкоговоритель. — Можно приступить к повестке дня… Товарищи солдаты!..
Солдаты бросаются к нам, ударами прикладов и пинками теснят мертвых к яме. Стоящий впереди меня грузный сутулый мужчина, получив удар в челюсть, валится назад, на меня. Рыхлый край ямы проваливается под моей ногой и я лечу вниз с трехметровой высоты.
Я вижу, как Аня с ужасом смотрит мне вслед, заглядывает в яму, выискивая меня обезумевшими глазами, потом открывает рот в немом крике и прыгает вниз, ко мне.
Сверху валятся один за другим трупы. Кто-то, наверное, пытался сопротивляться или бежать, потому что звучит короткая автоматная очередь.
Потом сверху валится земля; слышно, как наползает на яму бульдозер.
Аня сталкивает с себя упавшего на нее мужика с простреленной головой, тянется руками ко мне, ползет, а сверху валится на нее пласт грунта. Еще один. Потом земля сыплется беспрерывно, огромными и бесконечно тяжелыми массивами, которые не дают пошевелиться.
Я вижу торчащую из-под земли шевелящуюся анину руку, хватаю ее и из последних сил тяну девушку к себе. Ты не одна, девочка моя, я вижу тебя, я спасу тебя! Знай, что ты не одна!
Очередная гора грунта падает сверху, напрочь отрезая меня от серого света…
Я и так уже не могу пошевелиться, а бремя земли становится все тяжелее и плотнее — наверное, там, наверху, бульдозер укатывает закопанную яму…
Мне бы только не отпустить аниной руки!..
Ничего, люди, ничего…
Я, в отличие от вас, бессмертен. Мне не нужен воздух, мне неведома боль, меня не пугает теснота. Я буду зубами, час за часом, день за днем, прогрызать тоннель в этой братской могиле. И если за это время я не умру от жажды, то не сегодня завтра мы все равно выберемся наверх…
И тогда не обессудьте…
