На ее пальцах я вижу синие буквы татуировки: «КАТЯ». Кажется, у бабки была лихая молодость.
Она, наконец, прочитала. Смотрит на меня. Потом — ошалело — на Анну, которая стоит на мартовском снегу в одной летней блузке.
— Тебе не холодно? — спрашивает она.
Говорит она тихо, но девушка, работавшая с глухими, отлично умеет читать по губам. Она отрицательно качает головой.
— Немые, что ль? — обращается бабка ко мне.
Я показываю на свое ухо, прикладываю к нему ладонь, давая понять, что со слухом у меня проблемы.
— А-а… — неопределенно произносит она. — Глухонемые, стало быть… Есть хотите?
Я отрицательно мотаю головой, снова указываю на сделанную надпись.
Она кивает.
— В избу-то зайдете?
«Нет» — машу я.
Она с минуту рассматривает Анну, меня. Потом качает головой и скрывается в доме.
Возвращается с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, протягивает мне.
— Это не вас солдатики-то искали? — громко произносит она, так, что я слышу.
Я вопросительно гляжу на нее, Аня неуверенно жмется к моему плечу.
— Чего глазеешь? — недовольно произносит бабка. — Козлик солдатский приезжал, часа три назад. Говорят, два умертвия из лагеря сбежали, парень и девка. Опасные, говорят. Убивцы, говорят… Вы это?
Я киваю утвердительно.
— Ага… — неопределенно произносит она. — Вона как… Ну и ладно, ступайте, куда шли.
Женщина скрывается в избе, захлопывает за собой дверь. Через пару минут ее лицо возникает в окне. Под ее взглядом мы выходим со двора и берем направление на запад.
Значит, по-настоящему нас не искали — так, отправили «уазик» для очистки совести.
10
— Как ты попала в лагерь? — спрашиваю я, когда мы ложимся на снег у дороги, чтобы дать отдохнуть мышцам.
Солнце давно опустилось за горизонт, над землей повисла неразличимая для нас ночь.
— Забрали, — неохотно отвечает она.
— Я знаю, что не сама пришла, — говорю я. — Где тебя забрали?
— Дома.
— То есть как это? — недоумеваю я.
— Так.
Я вижу, что ей не хочется рассказывать. Какая-то боль из той, другой, жизни, когтистой кошачьей лапой царапает ее мертвое сердце.
— Расскажи, — настаиваю я, из дурацкого любопытства. — Разве ты умерла не дома?
— Дома.
— А как же они узнали?
— Наталья позвонила.
— Кто это?
— Сестра.
О, бог ты мой!
— Как?! — не верю я.
— Я не хочу вспоминать, — отмахивается она.
Вспоминать… Ты этого не забыла и никогда не забудешь, девочка! Ты будешь помнить это целую вечность, и боль твоя не станет меньше, потому что мертвые, кажется, не умеют ни забывать, ни проживать. Если время и лечит, то оно лечит только живых, а о мертвых оно просто забыло; мертвые для него не существуют.
— У вас были сложные отношения? — настаиваю я.
— Сложные! — горько усмехается Анна. — Да она увела у меня Ромку!
А-а-а… Ну, это не такая уж редкая история — обычное, в общем-то, дело.
— Ты уверена? — спрашиваю я.
— Уверена?! Да я сама видела, как они…
— И ты наглоталась снотворного.
— Да. Наверное, пока я лежала мертвая… или еще не мертвая… вернулась Наташка. Она, видимо, сразу сообщила в скорую, потому что когда я встала, она звонила и отменяла вызов… Кажется, она подумала, что мне просто стало плохо, не поняла, что я… Я и сама не поняла ничего сразу… Потом она кинулась ко мне и почувствовала, наверное, какая я холодная, увидела пустую коробочку из-под таблеток. Я хотела высказать ей все, что о ней думаю, и не смогла. Открываю рот, а голоса нет… В общем, Наташка, все поняла… Она стала орать на меня… Говорила, что я дура и истеричка, что Ромка правильно сделал, бортанув такую идиотку, что она меня всегда ненавидела, за то, что все лучшее в этой жизни доставалось мне, за то, что в десятом классе я гуляла с Витькой, в которого она была тайно влюблена… В общем, я пожалела тогда, что не умерла по-настоящему… А она позвонила в полицию и в морг. Вот и все.
Вот и все…
Чудны дела твои, господи!
— Они не имели права забирать тебя из дома!
— С тех пор, как ты… умер, кое-что изменилось.
Похоже, здорово изменилось.
Похоже, отношение к рецидивистам уже далеко не такое лояльное. Не удивлюсь, если скоро дума таки примет решение о принудительной кремации.
— Если бы она тогда хоть намекнула про этого Витьку! — продолжает Аня. — Да он меня и не интересовал совсем, я ходила с ним только от скуки, несколько раз в кино да в клуб!
Я глажу ее по плечу, забыв, что смысла в этом движении нет никакого. Ни я не чувствую ее плеча, ни Анна не ощущает моей ласки. Но она, по крайней мере, ее видит и улыбается благодарно.
— Куда мы идем? — спрашивает она.
Вот это — самый сложный вопрос. Куда и зачем.
— Домой я не вернусь, — продолжает девушка.
Да, ставя себя на ее место, я тоже не представляют, как бы смог вернуться домой, мертвым, к предавшей меня сестре. И зачем.
Зачем. Зачем вообще все? Зачем мы? Живые все норовят найти смысл жизни. Попробовали бы они найти смысл смерти! И жизни после смерти. Вечной жизни.
— Я не хочу, — вторит Аня моим мыслям. — Я не хочу жить вот так. Или что мы делаем?.. Существовать вот так я не хочу. Я хочу умереть по настоящему! В том, что я продолжаю существовать, нет никакого смысла.
В моем мозгу всплывает образ моего убийцы. Вот! Хорошая подсказка, спасибо! Смыслом моего теперешнего существования я могу объявить месть. Это позволит мне вести осмысленное существование как минимум до того момента, как я найду Дашкиного муженька и убью его. А поскольку он получил лет десять или около того, то ближайшая десятилетка моей «жизни» будет наполнена смыслом. Потом, когда он выйдет, я найду его и убью. А тогда уже можно будет и задаться поиском нового смысла.
Да. Как же раньше это не пришло мне в голову!
Анне — гораздо сложнее в этом плане.
Смыслом ее первой жизни была любовь. Вряд ли возможно перенести его в ее вторую жизнь.
— Нужно найти, — отвечаю я. — Нужно найти хоть какой-нибудь смысл. Хотя бы на время.
— Зачем?
Вот этого-то я и не знаю. Но с инстинктом самосохранения не поспоришь.
А этот вопрос — «Зачем?» — вселяет в меня полную безнадюгу. Это дурацкий, нехороший вопрос.
Нужно вставать и идти дальше.
Я поднимаюсь, помогаю встать Анне, беру бутылку с водой и иду вперед.
Дурацкий вопрос — «Зачем?».
Нужно идти. Нужно.
11
Что было бы, если бы иммунорм был способен воскрешать не только людей, но вообще любую живую тварь?
Даю на отсечение свою мертвую голову, очень скоро города заполонили бы мертвые кошки, собаки, хомячки и прочие твари. Нашлись бы тысячи людей, которые принялись бы пичкать своих и не своих собак препаратом, чтобы потом удавить или отвести к ветеринару и усыпить. Просто так, из любопытства. Или потому, что держать мертвых собак и кошек стало бы модным. Из экономии наконец — кормить-то не надо. И какая-нибудь очередная ушибленная гламурностью «звезда», держа перед камерой своего мопса, щебетала бы: «Ой, Ричи у меня мертвенький, да-а-а… Такой лапусик!»
В небе летали бы мертвые птицы, а в реках плавали мертвые рыбы. И крокодилы. Которым, в их мертвом состоянии, совершенно пофигу были бы сибирские морозы, и сожрать они никого не могли бы.
Бог, сидя на небе и взирая на очередную хрень, которой маются его, по образу и подобию, создания, выщипал бы себе всю бороду, в тысячный раз сожалея о той субботе, в которую ему взбрело в голову замесить глину и вылепить из нее Адама…
А ведь есть повод в очередной раз подумать о пресловутых «секретных разработках военных», о том, что иммунорм — это вырвавшийся из секретных лабораторий демон. Или не вырвавшийся, а — выпущенный специально, исподтишка…
Я неправильно использовал добытый на лесопилке автомат. Нужно было избавить от пустоты Анну и себя.
Тогда наша смерть обрела бы свой высший полноценный смысл.
12
На восходе солнца я останавливаюсь у синего придорожного щита с надписью «д. Волковатово». Несколько минут я тупо смотрю на него, пытаясь осознать, нужно нам идти в деревню или нет. С одной стороны — нужно, потому что бутылка давно пуста, а лужи еще не оттаяли с ночи. С другой стороны — давит понимание того, что ничего хорошего из визита к Илье не выйдет. В конце концов, можно набрать воды из колодца в любом дворе и двигаться дальше.
Анна берет меня за подбородок, поворачивает мою голову к себе.
— Что? — спрашивает она.
— Здесь живет мой давний друг, — отвечаю я. — Думаю, стоит к нему идти или нет.
— Нет, — категорически утверждает она.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Просто дойдем до ближайшего колодца и наберем воды.
Девушка задумчиво пожимает плечами.
Жажда ощущается уже давно, от нее никуда не деться. Хочешь, не хочешь, а в деревню идти надо.
