Тьма выявила массу чего-то валявшегося.
Детектив, поднявшись, отступил, поднял пистолет, другой рукой извлек второй – аналогичный, но звездно-серебристый в противовес угольно-черному, и направился короткими шагами к… лежащему вкривь телу. Туфли, проеденные крысами, изорванные брюки и покрытый густым слоем пыли плащ, скорченная ладонь, тянущаяся к оброненному пистолету, ссохшийся череп, волосы – частично выпавшие, частично поседевшие, и кожа, облупившаяся, оголявшая половину челюсти с белыми, но изъеденными черными вкраплениями зубами.
Сердце колотилось; он неуверенно наклонился. Грохот повалившихся коробок и груды старого домашнего барахла с полок отдался во взвинченной до предела нервной системе всеобъемлющим хаосом, так что выстрелы громом обрушились на бездыханное тело. Гильзы застучали, вылетая на пол. Шквал ярости врубался свинцом в затанцевавшее в безудержном танце смерти тело; воздух наполнился запахом пороха и маревом дыма, исходящего из стволов.
Бешено дыша, задыхаясь, он обернулся: крысы устремлялись в бегство из обжитых коробок, полок, ящичков. Давление разгорячило готовый взорваться мозг. Детектив трясся, его лихорадило, он всматривался в развернувшийся к нему труп. Взгляд замер: сквозь ветхую майку и выпирающие ребра с обрывками кожи у груди виднелся резной деревянный крест… Его крест. Легкие разрывались, виски неимоверно сдавливало: его распятие на… Пустые глазницы, бессмысленно уставленные в неведомую точку, ожили. Капилляры заполнились алой кровью, столкнувшись с взглядом детектива. Череп, треща, расплылся в улыбке, и пришла ясность – это… Артур Кинг.
– Ты… ты… – судорожно повторял детектив. – Ты… Я…
Труп с трудом поднялся, одна нога была боса, не хватало пальца, отгрызенного крысой, приблизился, костлявая рука окунулась в карман детектива. Вскоре сигарета была зажата шатающимися зубами и раскурена, дым выходил через объеденные ребра. В очередной раз затянувшись, труп, удерживая сигарету меж двух пальцев, ткнул костлявой ладонью с оторванным напрочь рукавом в теплую грудь.
– Ты усопший, а не я, – скелет театрально махнул рукой. – Черт! До чего хороши сигареты! Ты – не я! Артур Кинг – я, а вот кто ты? – затянулся. – Неизвестно.
Дымка черноты заволокла, слышался леденящий душу хрипящий гогот.
Детектив пришел в сознание, свалившись с больничной койки. Было темно. Из коридора через дверную щель просачивался мерклый свет. В большом окне были видны звезды. Шелестели листья, отзвук не был слышен через окно. Рогатый филин неподвижно сидел на ветке. Артур Кинг, скрутившись, напоминал ребенка в утробе. Безмолвно плакал, лежа одинокий и беззащитный, столкнувшись с иллюзией мира, увязнув в рабстве вымысла.
Глава 5
Лик тьмы
354 год от Великого Разъединения.
Эпоха вторая.
«Рассвет – безнадежный и мерзкий, яркий и леденящий, ожидающий конца. Грянет ополчение, пробьет час и не спастись…никому – не выжить; устлана будет трупами земля и пошатнется Вселенная. А где буду я… Больно и страшно думать о грядущем. Но чувствую, история людей не ускользнет беглой строкой от взора, ибо я пребуду в эпицентре той войны, что подобно кровоточащей ране обращается в гниющий рубец. И сей рубец не выжечь огнем. Вдыхаю воздух и ужасаюсь: я бессмертен, я зверочеловек. Нет. Человеческое составляет ли мою сущность? Отец мой человек. А мать… Не знаю. Признайся себе, не уходи от действительности. Трудно, неимоверно трудно оставаться честным перед собой. Заглядывал в себя и видел неуемную, колоссальную, грозящуюся покинуть грубую оболочку тела силу, страшную и не подконтрольную. Не беги. Признай и скажи самому себе новое имя и твою сущность. Да, – он глубоко вздохнул, взглянул на красный диск восходящего из-за леса солнца, освещающего все, кроме скрытого под навесом склепа лица. – Скотт Ринтер, истинный оборотень».
Темная фигура развернулась и, захлопнув дверь, оказалась в просторном склепе, переоборудованном то ли в оружейный склад, то ли в экспериментальную лабораторию, то ли в убежище.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вздымалась тяжелая пыль. Стены были заставлены металлическими коробками с неисчислимым количеством оружия и зарядов. Проржавевшие реактивные гранатометы РПГ-7, CARL G, М-79. Морально устаревшие штурмовики МР-5, AR-16, С3-КА4. Заедающие дробовики SPAS-12. Снайперское снаряжение и, конечно, АS50 с запыленной оптикой. Огнемет LPO-50. Пистолеты и винтовки – раритетный хлам, канувший в треснувшем, как сливной бачок, прошлом. Украденный, впрочем, со складов голубых рынков Малого Китая. Якудза скрупулезно отыскивали остатки прошлого, нанося красноречивый удар в облике проржавленных дробей, так умело и демонстративно раскалывавших черепки. Были склянки и приспособления, более уместные для занятий химией и биологией. Был и стол. Забрызганный высохшей кровью. Следствие препарирований тел волкодлаков и вурдалаков. Были понабросаны справочники по анатомии, высшие курсы биологии, медицинская литература с пожелтевшими пыльными страницами, набухшими от сырости. В достаточно чистом углу стоял огромный гроб, сужавшийся книзу и расширявшийся кверху, с заостренными железными вставками, напоминавшими налятники на доспехах. А рядом на столике лежал в черной кобуре двенадцатизарядный кольт, серебристый и массивный.
Скотт Ринтер извлек из потайного проема увесистую в твердом переплете черную книгу, открыл и с середины медленно зачитал:
«Были предания прошлого о времени ином; и были страны, и звезды – взиравшие на расчерченный мир, и то, как материки омывались водами. Люди уверяли о зеркале жизни: будущем, исходящем из прошлого в настоящее. Люди ведали: жизнь обман, иллюзия… вымысел.
Сын мой. Мир, вверяемый в руки от рождения, наг, как и дитя, впервые сглотнувшее. И облачен в девственное покрывало, созидаемое волшебством времен.
Жизнь крушима. И столпы правды молотами нечестия и темного отступничества свергаются. Оставляя на пустоши единую боль и разочарование.
Алыми слезами оплакиваю архаичный строй, наваждением изрыгнутый оскверненными людьми. Людьми, растворенными в затхлости невежества, то не человечность, а тень как остаток призрака былой разумности, бродит по пресытившейся хрипучим выкриком смерти земле.
Береги данный Богом мир. Чти его и презирай посрамивших родину людей. И помни: земля и мир велением Всевышнего произрастить могут только жизнь. Только благоговейную радость. Обучить созиданию. Но люди…Это скопище свободы, заключенной в безвыходные стены беспросветной комнаты иллюзорного и измышленного рабства, распинают деяниями свое нутро и оплевывают то, что дало зачаток жизни…
Милый Антоний, сын мой возлюбленный. Не даны мне силы уберечь тебя от разрушения. Ибо твой путь проистечет и проистекает из сердца. Чужое веяние не растлит тебя, я верю ты – силен. Я чувствую, что зло не коснется души твоей. Тьма, уязвившая тело твое, пускай не пугает тебя… Ты сильнее. Помни: зло расточает.
В лучах солнца проясняется картина слабости, ибо зло разрушает не само, а через нас…
Истину сию осознай и закрой щели невежества, подступы в разум, захлопнув двери души, отворяемые только истинному и венценосному Добру. Верую: мы не одни. И, пройдя путь, до конца, примем избавление, крепись.
Джон Джорджуа Кинг»
– Право, отец, основание дитю родитель словом верным даровать может, – он тяжело вздохнул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Очки в красной оправе с желтыми стеклами скрыли заостренные зрачки, кольт был вдет в кобуру и укреплен справа. А двухсоткилограммовый гроб, как ранец, был перекинут через плечо. Кожаное крепление с металлическим замком защелкнулось на груди, и Скотт Ринтер покинул ветхий, обрушивающийся склеп, перетянув наружные дверцы цепью.
Солнце, укрывшись за облаками, замостившими купол небесный, сиротливо проглядывало единичными лучиками, лишенными вожделенного тепла.
