Власти предотвратили в 1915 году антинемецкие погромы в других городах империи, показательно, что в Екатеринославе, например, к ним призывали листовки, выпущенные некими рабочими организациями. При этом ситуация во многом программировалась давними традициями германофобии в России: если галломания и англофилия нередко переплетались с выражением симпатий к республиканскому и конституционному образу правления, то германофобия часто оформляла антидинастические и антимонархические настроения. Легко было представить, к каким последствиям она могла привести, если немецкие фамилии имели более 15 % офицеров императорской армии и почти 30 % членов Государственного совета1488.
Вернемся к рассмотрению дел по оскорблению членов царской семьи. Изучение этого источника не дает оснований для выводов относительно распространенности антимонархического сознания. Но этот источник важен в ином отношении. Он позволяет точнее описать ситуацию политической изоляции Николая II, связанную с фрагментацией монархической политической культуры. В условиях особого общественного кризиса, связанного с затягиванием войны, даже люди консервативных взглядов, носители разных типов монархического сознания переставали быть прочной опорой режима. «Слабый царь», «слабовольный» император и тем более «пьяненький» «царь-дурак» Николашка, одураченный врагом, не соответствовал их патриархальному монархическому идеалу великого и могучего, мудрого и справедливого государя, которого должны были любить его верноподданные.
Это весьма важно для понимания особенностей революции 1917 года. Обычно внимание современников и историков привлекают фигуры политических вождей, участвовавших в свержении старого режима. Но революции также невозможно представить без поразительного бездействия ряда лиц и институтов, которые как раз в подобных обстоятельствах и должны были бы проявлять себя. Современников поражало нарастание апатии среди государственных служащих разного ранга. Видный чин политической полиции, посетивший в конце 1916 года восточные губернии империи, впоследствии вспоминал: «Поездка моя в Сибирь закончилась. Масса лиц промелькнула передо мною. Принадлежали они к различным категориям службы, положения и образования. Были умные и опытные, сосредоточенные, преданные долгу люди, были глупые, легкомысленные и поверхностные, впавшие в обывательщину, но почти на всех отражался отпечаток уныния, нерешительности, что можно было бы назвать психозом апатии, охватившим российского обывателя и чиновника»1489.
Между тем автор, обличавший задним числом апатию обывателя, и сам проявил поразительное бездействие, граничившее с должностным преступлением, получив доверительную и важную информацию о подготовке государственного переворота. Один его хорошо информированный знакомый в 1916 году поведал ему о заговорах, предполагавших отречение императора:
Мой знакомый рассказывал мне об этих заговорах с большими подробностями и с рядом имен, считая их, по-видимому, делом самым обычным. Во мне его рассказ возбудил самые сложные чувства. С одной стороны, я, игравший такую роль раньше в деле борьбы со всякого рода заговорами, сознавал, что моим долгом было бы явиться к теперешним руководителям политической полиции и, сообщив им известные мне факты, дать возможность предотвратить готовящийся переворот. Но, с другой стороны, по существу я сам целиком сочувствовал людям, эти заговоры организовывавшим, и понимал, что если есть возможность предотвратить надвигающуюся катастрофу, то только одним путем – возможно более быстрым проведением переворота сверху. Положение было действительно настолько трагично, что только быстрая смена главы государства может предотвратить революцию и спасти государство и династию. Пусть только действуют скорее, чтобы революция их не перебила, думал я, и в этом же смысле говорил тому моему знакомому, который рассказывал мне о планах заговорщиков1490.
Известно, что планы переворота не были реализованы, однако подобные разговоры о заговорах и сочувственное восприятие идеи переворота становились важнейшим политическим фактором. Подобное невероятное и продолжительное бездействие влиятельных чиновников разлагало государственный аппарат. Эта пассивность в полной мере проявилась в дни Февраля, когда казаки фактически не участвовали в разгоне демонстраций, а многие офицеры, унтер-офицеры и солдаты с сочувствием относились к толпе, не спешили выполнять приказы начальствующих лиц, а то и попросту игнорировали их. Генералы и бюрократы, придерживавшиеся порой весьма консервативных взглядов, медлили с принятием безотлагательных решений. Объясняется ли это лишь некомпетентностью и нерешительностью? И как понять поддержку Временного комитета Государственной думы в дни революции со стороны некоторых правых депутатов, если не принимать во внимание особенности нарастания крайней оппозиционности многих убежденных монархистов?1491
Исследование слухов и дел по оскорблению членов императорской семьи позволяет также высказать некоторые соображения относительно политико-культурной ситуации эпохи революции. Следует вновь отметить – невозможно в данном случае согласиться с часто встречающимся противопоставлением культуры «высокой» и «низкой», культуры образованных «верхов» и культуры темных «низов». Разумеется, многие интеллигентные современники отрицали и с возмущением обличали грубую, «порнографическую» массовую культуру. Однако при этом они сами весьма способствовали порой распространению тех самых слухов, которые и сделали возможным появление соответствующих «низких» текстов, изображений и постановок. И «верхи», и «низы» здесь выступают как носители разных вариантов одной и той же авторитарно-патриархальной политической культуры.
Антидинастические слухи были индикатором остроты кризиса режима, но они же и становились важным фактором, обостряющим этот кризис. В канун революции невероятные слухи объединяли разнородное общество, сплачивая воедино несоединимые, казалось бы, силы – монархистов и республиканцев, социалистов и либералов, сторонников и противников войны. Политика обеспечения «единства царя и народа», которая в начале войны поддерживалась различными силами, преследовавшими свои собственные цели, сменилась всеобщим отстранением от Николая II, дискредитированного и народной молвой, и экспертными оценками представителей политической элиты. Слухи подталкивали открытых противников режима ко все более активным действиям, слухи парализовали действия потенциальных сторонников власти. Образ царя и царицы в «достоверных» слухах противоречил официальному пониманию монархического патриотизма, персонажи слухов как бы бросали вызов религиозным и политическим убеждениям многих убежденных монархистов, которые в этой атмосфере необычайно быстро радикализировались. Из Казани члену Государственной думы И.В. Годневу писали в начале декабря 1916 года: «Все общество Казани охвачено тем же порывом, как и Государственная дума. Закипело патриотическое, гражданское сердце без различия политических партий. Бывшие очень правые скачут налево, опережая центр. Мне лично пришлось услышать от очень правых интеллигентных и простых людей сознание, что они молились не тем богам и просили достать им где-либо речи Милюкова и пр. Об этих речах всюду огромный гул. Популярность огромная»1492. Вряд ли следует полагать, что патриоты правых политических взглядов, совершая «скачки» налево, минуя центр, становились убежденными единомышленниками лидера конституционно-демократической партии. Вернее было бы предположить, что они, оставаясь приверженцами своего старого политического идеала, опережали более умеренных сограждан в критике персон, олицетворявших режим.
Доказательством радикализации части людей правых взглядов служат и некоторые письма, направлявшиеся в то время в адрес лидера кадетов. Один его корреспондент именует Милюкова «спасителем отечества», который борется с людьми, «душою не скрыто преданные немецкому влиянию» (упоминаются Сухомлинов, Распутин, Трепов, Протопопов и Курлов). Но при этом данные враги России описываются с помощью терминов, характерных для типичного политического словаря крайне правых: «люди ада», «сатанинская сила», «темные нечистые силы»1493. На короткое время вчерашние противники, либералы и консерваторы, обрели общего врага в лице неуловимых и всемогущих «темных сил», организующих заговор против родины.
Неудивительно, что в дни Февральской революции депутат Государственной думы, член фракции правых независимых священник С.А. Попов (Попов 2-й) с крестом в руках благословлял революционные войска1494.
С другой стороны, невероятные слухи, якобы подтверждавшиеся после переворота многочисленными публикациями, кинофильмами и театральными постановками, делали невозможной реставрацию монархии. Они также провоцировали необычайно враждебное, беспощадное отношение к коронованным «предателям» со стороны лиц консервативных взглядов. Известный математик, член Российской академии наук В.А. Стеклов, записал в свой дневник 10 марта 1917 года: «Постепенно раскрывается мерзостная картина придворной грязи и разврата! <…> Настоящий Рим эпохи вырождения – хуже! Какая масса кровавых злодейств, обмана, провокаторства… и сказать нельзя. Изверги рода человеческого, а не люди. А с ними еще церемонятся! Смертную казнь отменили. Надо бы им объявить, что присуждены к смертной казни через повешение, запереть в Царском Селе и держать в непрерывном ожидании, чтобы довести их до умоисступления! И уже как негодных тварей вздернуть потом! И этой бы казни было мало!» Следует отметить, что почтенный автор этих строк придерживался весьма умеренных, порой консервативных политических взглядов1495.
