выключила маленькую настольную лампу и встала. Подумать только, годами она готовилась ко сну при свете керосинового светильника. Те светильники, что они когда-то использовали, стояли сейчас рядком в амбаре, как будто когда-нибудь могли снова им пригодиться. – Когда-нибудь, – продолжила она, – в этом доме будет ванная на втором этаже.
– Можем переехать в старую спальню мальчиков.
– Там холодно, – возразила Розанна.
– Здесь тоже, – сказал Уолтер.
Как обычно, они скатились в продавленную середину матраса и постарались устроиться поудобнее. Каждую ночь Розанна клялась, что купит новый матрас, но днем забывала об этом. Она подтянула простыню и одеяло, которое сшила сама. Уолтер был одет только в ночную сорочку, и она почувствовала, как его волосатые икры и костлявые ноги прижались к ее ногам под ее фланелевой рубашкой. Время надевать носки в постель еще не пришло, но уже близилось. Она натянула рукава рубашки поверх пальцев рук и прижалась головой к пуховой подушке. Было холодно. Уолтер захрапел, и она перевернула его на бок.
Когда он забрался ей под рубашку, он, как обычно, скорее искал тепла, а не удовлетворения, но сон у нее как рукой сняло, и она поняла, что он пытается поцеловать ее – как странно, – и его твердый член оказался прижат к ее боку, а затем к бедру. В комнате было очень темно, наверное, луна уже зашла.
– Уолтер! – позвала Розанна. – Уолтер! Ты не спишь? Ты лежишь на моей руке.
Он продолжал поднимать ее рубашку, а потом поцеловал прямо в губы, настойчиво, но мягко. Ну, она ответила, отчего он стал еще более настойчивым. Секунду спустя он расстегнул ее рубашку и снял через голову, и ей пришлось выпутываться из рукавов. Но Розанне было уже не так холодно, и Уолтеру тоже. Она прижалась грудью и животом к его волосатой груди и плечам, и, как всегда, это дало ей ощущение умиротворения. Он обнял ее и, продолжая целовать, положил руку ей на поясницу. То ли он проснулся, то ли нет. Иногда он утверждал, что во сне ведет себя гораздо более странно, хотя почему он так говорил, Розанна не знала. Она занесла ногу над его бедром, он нашел ее и вошел внутрь. Теперь он целовал основание ее шеи, там, где шея переходила в плечо. У Розанны по коже пробежали мурашки. Ложбина в матрасе будто стала глубже, словно они могли провалиться через нее и упасть на пол, но этого не произошло, хотя кровать стонала и скрипела.
Это продолжалось минуту или две. Под конец Уолтер закашлялся от перенапряжения, и наконец ему пришлось сесть и сделать глоток воды. Розанна снова надела рубашку и разгладила ее на бедрах и ногах. Она протянула Уолтеру его сорочку, повисшую на изголовье кровати, выровняла подушки и одеяло. Уолтер перестал кашлять и тяжело выдохнул.
– Боже мой, – пробормотала Розанна.
Когда они снова легли и Уолтер заснул, Розанна пару раз зевнула, а потом тайно, просто для себя, с нежностью коснулась лба своего мужа. Ее позабавило воспоминание про то выражение насчет постели. Действительно. Странно, но это была единственная вещь, которую они делали день за днем, каждый день жизни. Днем происходило столько всего, угрожавшего разлучить их, но эти совместные ночи, бессловесные и полные тепла, объединяли их.
Элоиза и Роза приехали в Айова-Сити в то утро, когда Генри сдавал большой экзамен по литературе восемнадцатого века, и он был так занят, дочитывая «Клариссу» (тысяча пятьсот страниц), что даже не подумал о том, чтобы прибраться в комнате или придумать, куда повести Элоизу с Розой пообедать перед тем, как они отвезут его на ферму на Рождество. «Клариссы» в программе, конечно, не было, как и «Истории сэра Чарльза Грандисона» – только «Памела», – но Генри получил удовольствие от того, что с небрежным видом знатока сделал в своем экзаменационном эссе по «Памеле» отсылку к двум другим романам, и специально процитировал абзац в конце «Клариссы», чтобы профессор Маккуарт понял, что он прочел весь роман целиком. Конечно, он прочитал многие романы восемнадцатого века, которых не было в программе, в том числе «Жюстину» и «Жюльетту». И все мальчишки читали «Фанни Хилл», хотя толком не понимали, что читают. В общем и целом ему нравилась литература восемнадцатого века, хотя ее было ужасно легко читать и она больше подходила для развлечения, нежели для изучения. Он предпочитал тексты, в которых часто отсутствовали строки, где надо было догадываться, что подразумевал безликий автор, а не те, где все было понятно с первого раза. Поэзия ему нравилась больше, чем проза.
Роза тоже училась в колледже, на год младше его. Кажется, в Беркли. Явно в каком-то достойном зависти месте, но хотя бы не в Гарварде. Он не видел Розу четыре года или даже больше, с того самого Дня благодарения, первого, который провела с ними Энди. Дом тогда был забит под завязку, и Генри пришлось спать на диване, потому что у него в комнате разместились Фрэнк и Энди. Странно было видеть, как Роза идет к нему по Норт-Клинтон, а затем пересекает газон перед Шаффер-Холлом (где он только что сдавал экзамен). Рядом с ней, видимо, Элоиза – говорит, конечно, совсем как мама, но зато выше ростом и лучше одета. Увидев его, Элоиза помахала ему рукой. Роза была стройная и одета в широкие брюки, сапоги и похожую на военно-морской бушлат куртку. Ее черные волосы не были специально уложены и густой волной падали ей на плечи, но ее это не волновало. У нее было вытянутое, худощавое лицо, большой, подвижный рот, и она была с ним одного роста, а ведь он считался высоким (хотя не таким высоким, как Фрэнк, – это в их семье не допускалось).
– Милый Генри! – обняв его, сказала Элоиза. – Как ты вырос! Ты уже на последнем курсе?
– Да. – Он позволил ей обнять себя покрепче.
Генри не мог отвести глаз от Розы. Она держалась очень прямо и протянула ему руку.
– Я тебя помню, – сказал он.
