Я не знала, кто прячется внутри — знатные ли мужи, которые хотят первыми ступить на землю Трои в случае успеха, простые ли воины, которыми не жалко пожертвовать в случае неуспеха. Одно я знала точно: среди них непременно находится Одиссей. Это против его натуры: затеяв хитрость, не принять в ней участия и последним узнать результат. Конечно, Одиссей там, и еще, наверное, Менелай с Агамемноном. Я могу подделать голоса Клитемнестры и Пенелопы — она моя двоюродная сестра. Менелаю достаточно будет моего собственного голоса. Возможно, там сидит Малый Аякс, но я понятия не имела, есть ли у него семья. Говорят, он жесток и злобен, но не исключено, что и его любит какая-нибудь неразумная женщина.
Я встала сбоку от коня. Мой охранник крикнул и поднял руку, призывая толпу к тишине. Музыка перестала играть, крики затихли. Я постучала по животу статуи, чтобы привлечь внимание тех, кто внутри. Что они там есть, я ничуть не сомневалась. Я глубоко вдохнула, потом задержала дыхание на несколько мгновений и за эти мгновения представила, что я Клитемнестра.
— Дорогой Агамемнон, господин мой и муж, — заговорила я голосом сестры. — Я истосковалась за годы разлуки. Я не в силах более ждать. Любимый, приди ко мне!
Толпа озадаченно слушала меня. Мне показалось, что внутри коня раздались какие-то звуки.
— Выйди ко мне! — повторила я. — Я приехала за тобой в Трою!
Звуки прекратились.
— Одиссей, я знаю, что ты здесь! — заговорила я более высоким голосом Пенелопы. — Я знаю, что ты жив и здоров, милый муж мой! Годы, проведенные без тебя на каменистой Итаке, были несказанно горьки. Есть мужи, которые уверяют, что ты погиб, осаждают меня и принуждают выйти замуж. Чтобы спастись от них, я бежала сюда. Если ты рядом, покажись, утешь мое верное сердце! Оно чувствует, что ты рядом, любимый муж!
На этот раз ответом была полнейшая тишина, которая означала, что люди внутри лошади стараются не только не шевелиться, но и не дышать. Я подала знак охраннику, и он ударил коня копьем. Но сидевшие внутри себя не выдали.
Что ж, остался Менелай — если он, конечно, внутри. Если уж кто и должен отозваться, то это он.
— Менелай, дорогой супруг! Это я, твоя Елена. Прости меня и прими обратно! Я падаю тебе в ноги и молю о прощении. Я мечтаю снова увидеть твое лицо, лицо, которое преследовало меня все эти годы. Я ношу брошь, которую ты мне прислал, и не расстаюсь с ней.
О, лишь бы тень Париса была далеко, не слышала моих слов! На этот раз я уловила легчайший шорох внутри, не громче шороха мыши. А что, если это мышь и есть? Неужели я разговариваю с мышами? Никакой люк не распахнулся, и Менелай мне навстречу не выпрыгнул.
Я еще три раза обошла вокруг коня, взывая к каждому из троих по очереди, но тщетно.
Разочарованная, я обратилась к толпе:
— Продолжайте веселье. Можете шуметь сколько хотите.
И в тот же миг все посрывались с мест, словно их расколдовали после того, как они были превращены в истуканов, и теперь они упиваются способностью двигаться.
Я вернулась в пустой дворец. Наверное, я была одна из немногих в ту ночь, кто остался дома. Я стояла у окна и смотрела на берег, на брошенный греками лагерь. Мне почудилось какое-то движение на воде, но это оказались волны. Греческие корабли должны быть уже далеко, если они отплыли два дня назад.
Я всей душой желала, чтобы Парис стоял рядом со мной. Без него я никогда не почувствую себя самой собой, даже если проживу до глубокой старости. Если бы у меня остался хотя бы его шлем! Скорбь лишила меня разума, когда я раздала доспехи. Теперь у меня было такое чувство, будто я раздала самого Париса, ибо все, чего он касался и что любил, было частью его самого.
Внизу по-прежнему пели, пили и танцевали. Неужели это и правда конец Троянской войны? Столько загубленных жизней — и этот деревянный конь в награду? Нет, это игрушка, детская игрушка, которую нам подбросили, а мы и вцепились. Что сказал бы об этом Парис? Этот деревянный урод унижает нас, обесценивает, делает нас самих и наши чувства игрушечными. Может, там внутри и нет никого. Просто греки решили поиздеваться над нами, выразить свое презрение.
Я сидела одна, оцепенев от тоски. Не знаю, сколько времени прошло, когда я осознала, что шум внизу затих. Я выглянула в окно и увидела, как расходятся, втаптывая в землю гирлянды, последние гуляки. Мальчик-флейтист обошел вокруг конской ноги, сыграв напоследок несколько нот, и убежал. Площадь опустела, только конь возвышался перед храмом.
Устав от пиров и веселья, троянцы наконец угомонились и крепко уснули. Тишину не нарушал даже лай собак. Мне не спалось. Я достала из шкатулки брошь Менелая и приколола ее на плечо. Я сказала ему, что ношу ее. Наверное, я надеялась этим поступком вызвать Менелая из конского чрева, если он сидит там: вероятно, брошь связана с ним таинственным образом.
После этого я легла в постель, но усталость мешала уснуть. Тяжелые шаги Деифоба приблизились к моей комнате. Он постоял и пошел прочь. Я часто слышала его шаги у своего порога, но он никогда не входил. Он ушел к себе в спальню, и вскоре до меня донеслось его глубокое дыхание — он спал сном младенца. Деифоб никогда не страдал бессонницей. Мысли его были просты, как у трехлетнего ребенка, его не мучили вопросы, которые мешают нам спать по ночам.
Я лежала тихо-тихо, но какая-то сила не давала мне уснуть. Как я поняла позже, это была моя хранительница, которая взялась спасти мне жизнь. Но кто? Афродита? Неужели ей до сих пор есть дело до меня? Или она покинула меня вместе с Парисом? А может, Персефона, моя первая госпожа? Я забыла о ней, но, возможно, она не забыла обо мне. Вдруг я услышала странные звуки: скрип, за ним глухой удар. Отбросив одеяло, я подбежала к окну. На веревке, которая спускалась из-под конского живота, болтались какие-то фигуры — как бусины на ожерелье, но эти бусины перемещались вниз.
Значит, все-таки внутри коня прятались люди. Я свесилась с подоконника и увидела, как первые спрыгнули на землю и крадутся по улице. Они направлялись к воротам.
— Стойте! — закричала я. — Караул! Держите их!
Один из мужчин остановился и поднял голову. В свете луны я разглядела лицо. Это был Одиссей.
— Тихо! — приказал он. — Мы здесь, чтобы спасти тебя.
— Вы здесь, чтобы убивать! — закричала я снова. — Охрана! Сюда!
Но все часовые, пьяные и усталые, покинули свои посты и спали кто где.
— Сначала она! — Еще один человек спустился по веревке и подскочил к Одиссею, указывая на мое окно. — Нужно взять ее, а не идти к воротам.
Какая же я идиотка, что выдала себя! Нужно было молчать.
— Она твоя, — ответил Одиссей. — Занимайся ею, никто из нас ее не коснется.
Он продолжил свой путь вдоль улицы, за ним еще несколько человек.
Менелай же направился ко дворцу. Я хотела убежать, спрятаться. Моя единственная мысль была — лучше умереть, чем вернуться к нему. Мысль о встрече с ним приводила в ужас. Менелай не ориентируется в Трое. Нужно где-нибудь спрятаться. Но где? Столько лет этот человек был для меня пустым звуком, бледным воспоминанием. И вот он, во плоти, шагает по улице и сейчас будет в моем дворце.
Он не заставил себя долго ждать. Как я могла забыть, что именно бегом он завоевал меня когда-то! Не успела я спуститься по лестнице, как он уже поднялся. Но он свернул не налево, а направо, в комнату, где спал Деифоб.
Я заглянула туда. Менелай подошел к Деифобу, схватил его за волосы и приподнял голову. Деифоб широко раскрыл глаза.
— Ты Деифоб? — спросил Менелай, как будто они встретились в зале собраний.
Вместо ответа Деифоб потянулся за мечом. Менелай приставил свой меч к его горлу и проткнул насквозь.
— Нужно отвечать, когда тебя спрашивают, — усмехнулся Менелай. — Негостеприимно вместо ответа хвататься за оружие.
Он сбросил тело с кушетки, и оно с грохотом упало на пол в нелепой позе: ноги широко раскинуты, туника задралась.
Я отпрянула, бросилась к лестнице. Менелай повернулся и увидел меня.
— Елена! — крикнул он.
Я мчалась по лестнице вниз, прочь из дворца, из прекрасного дворца, который мы с Парисом построили для себя. Теперь по нему ходит Менелай. Ходит и убивает. Он и меня убьет. Но только не в моем дворце. Я пересекла площадь и ворвалась в храм Афины. Едва очутившись внутри, я ощутила враждебность и поняла, что не найду здесь защиты. И все же приникла к алтарю, обняла его руками. Возле него лежало золотое ожерелье, мое подношение Афине в день свадьбы с Парисом.
Позади послышались тяжелые шаги Менелая, потом скрежет металла — он вынул меч из ножен. Я прижалась щекой к алтарю: пусть я погибну, как жертвенное животное. Перед глазами стояло лицо Париса. Я с радостью умираю. Парис, я иду к тебе! Я уже ощущала прикосновение холодного металла к шее.
Вместо этого жесткие пальцы вцепились мне в волосы.
