Вместо этого жесткие пальцы вцепились мне в волосы.
— Быстрая смерть — подарок, которого ты не заслужила, — раздался голос. — Сначала поговорим. Потом умрешь.
Рывком меня подняли на ноги, я отняла руки от алтаря. Глаз я не открывала. Я хотела видеть лицо Париса.
— Открой глаза, подлая изменница, низкая тварь!
Грубый палец ткнулся мне в глаз, как будто пытался выдавить его.
Я открыла глаза и увидела искаженное ненавистью лицо.
— Сколько лет я ждал этой минуты! — Горячее дыхание обжигало меня. — И вот она наступила. Я снова вижу тебя. Я могу сделать с тобой все, что захочу. Ты мне заплатишь.
— Бери свою плату. И не медли.
— Ты еще смеешь мне приказывать? Твое бесстыдство превосходит все границы. — Он снова схватил меня за волосы и бросил на колени. — Ты должна умолять, чтобы я подарил тебе жизнь. Умоляй меня! Ползай в ногах!
— Я умоляю тебя. Но только не подарить мне жизнь, а убить меня. Умоляю, убей!
— Знаю я эти хитрости, — рассмеялся он. — Просить о противоположном. Эта старая уловка, моя госпожа, меня на нее не поймаешь. Ты умрешь.
— Хорошо. Бей! — Я склонила голову.
Менелай взглянул на алтарь и заметил золотое ожерелье. Он ошарашенно смотрел на него, не веря своим глазам.
— Как? Мой свадебный подарок! — воскликнул он. — Ты настолько презираешь его! Впрочем, почему ты должна уважать свадебный подарок больше, чем свадебную клятву?
Он пришел в ярость, взмахнул мечом.
Парис, я иду к тебе! Я протянула руки ему навстречу.
Что-то упало со звоном на пол: Менелай швырнул меч, и тот отлетел в другой конец зала. Когда я поднимала руки, брошь — его брошь, которая скрепляла тунику на плече, — расстегнулась, и моя грудь обнажилась.
— Как ты могла, как ты посмела раздеваться передо мной, бесстыжая… — И, бормоча что-то невразумительное, Менелай прижал меня к себе. — Прикройся!
Он зарыдал.
— Прекрати! — приказала я. — Возьми меч и убей меня.
Но он спрятал лицо в ладонях и продолжал рыдать в голос, приговаривая:
— Жена моя, моя любимая… Единственная…
Это была пытка! Неужели нет достойного выхода из этого безобразного положения?
Я посмотрела вниз: весь перед туники был залит кровью, которая сочилась из проклятой броши.
— Выслушай меня. — Я отняла руки от его лица. — Позови своих друзей и заставь отказаться от их замысла. Пусть они оставят Трою в покое. Тогда… я уеду с тобой и снова стану твоей женой.
Неужели я произнесла эти невероятные слова? Но ведь все потеряно, Париса больше нет. Пусть хотя бы Троя останется. Если, пожертвовав собой, я спасу троянцев, то чего мне еще желать?
— Слишком поздно, — ответил Менелай. — Они хотят утолить жажду мести во что бы то ни стало.
Вот почему платье было залито кровью: это кровь, которой предстоит пролиться.
— Это твой подарок.
Я указала на брошь.
— Гляди на эту кровь и помни, что в каждой капле повинна ты.
— В крови повинны греки. Они начали кровопролитие, — ответила я.
— Главное — ты снова ляжешь в мою постель, а запятнана ты кровью или нет — мне все равно. Я как-нибудь переживу. Ничего не поделаешь, если Елена и кровь неразрывно связаны.
Он вывел меня из храма и повел обратно во дворец.
LXX
Вернувшись во дворец, он осознал, что оказался на территории Париса, и его охватило отвращение. Он выволок меня из комнаты, больно заломив мне руку. Так я покинула спальню, которую делила с Парисом, чтобы больше никогда ее не увидеть.
— Пора заняться делом. Предстоит много работы, — пробормотал он.
— Вы устроите бойню? — холодея, спросила я: туника совсем промокла.
— Бойню, какой не видел свет: ведь Троя больше всех других городов.
Мы спускались по лестнице в темноте. Менелай спотыкался, незнакомый с дворцом. Но он шел впереди, не выпуская моей руки.
В нижних залах было тихо, люди спали в пьяном беспамятстве, гирлянды цветов обвивали их шеи. Менелай тащил меня мимо спящих, осторожно обходя их.
— Проснитесь! — закричала я, стала толкать их ногой. — Проснитесь! В Трое враги!
— Ах ты! — Менелай рванул меня, поставил перед собой и ударил по лицу. Из носа теплой струйкой потекла кровь. — Замолчи! Еще один звук — и… — Он сжал руку в кулак и замахнулся.
Спящие зашевелились.
— Поднимите тревогу! Греки в городе! — успела я крикнуть, прежде чем он опустил кулак, ударом свалив меня на пол.
Это дало мне свободу. Окруженная множеством рук и ног, я затерялась среди них и стала отползать вглубь, а Менелай растерянно озирался в полумраке, потеряв меня из виду. Я мысленно благодарила всех этих чужестранцев. Закон гостеприимства, который некогда нарушил Парис, теперь меня спас. Наши гости стали моими спасителями.
Они просыпались, вскакивали на ноги.
— Греки? Где греки? — спрашивали они.
— Они вылезли из коня! — крикнула я. — Они сидели внутри! А теперь пошли к воротам. Бегите защищайте ворота!
Услышав мой голос, Менелай взревел и бросился на его звук. Но снова меня спасли темнота и скопление людей. Я затесалась среди них и вместе со всеми выбежала на улицу.
Конь стоял на месте, дверца в низу живота болталась, открытая. Греки испарились, только Менелай задержался из-за меня. Улицы стояли тихие, безмолвные, словно зачарованные. Пробегая по ним к воротам, я видела в домах спящих людей, они улыбались и шевелили губами во сне, погруженные в приятные сновидения. Я стучала в окна, пытаясь разбудить их, но некоторые были так пьяны, что не устояли бы на ногах.
Внутри коня сидело не более десяти человек. Их задача — незаметно прокрасться к воротам и открыть их. Тогда остальные — ясно, что они не уплыли, а где-то спрятались — ворвутся в город, вооруженные и беспощадные.
Но если только ворота удастся защитить, тогда троянцы без труда справятся с горсткой греков, выследят их, поймают. Главное — не дать открыть ворота! Я бежала задыхаясь. Ветер холодил щеки, горевшие после удара Менелая.
Вот и Скейские ворота, сбоку от них — Большая башня. Темно и тихо, ни души. На посту ни одного часового. Неужели часовые тоже напились до потери сознания? Горе Трое, если так.
Огромный деревянный засов на месте. Но некому защитить его. Хоть бы в башне были люди! Я колотила в дверь, но никто не отозвался, не открыл.
Та самая башня, в которой Гектор прощался с Андромахой, завещая ей быть мужественной. В первый раз я порадовалась тому, что Гектора нет в живых и он не видит этого позора. Часовые покинули пост! Какой смысл в том, что люди доблестно погибали в сражениях, если город будет сдан врагу из-за беспечной халатности?
— Елена!
Из темноты вышел человек, но не троянец: тот обратился бы ко мне «царевна Елена». Так запросто мог назвать меня только грек.
Значит, они уже у ворот. Замешкался один Менелай. Это был Аякс, отвратительный Малый Аякс.
— Не трудись, их уже не разбудишь. Когда мы пришли, часовые спали. Мы помогли им уснуть вечным сном, — сказал он, и его лицо изобразило подобие улыбки. Он сделал выпад вперед, схватил меня и сказал кому-то из товарищей: — Эй, держите ее! Подарок Менелаю.
Необычайно мускулистый и необычайно молодой юноша положил руки мне на плечи.
— С удовольствием, — улыбнулся он. — Разве можно держать Елену без удовольствия?
— Так получи удовольствие по полной, — рассмеялся Аякс. — Кто скажет Менелаю? А ей он не поверит. Все знают, что она лгунья и предательница.
Юноша отвел меня в сторону. За моей спиной переговаривались греки, послышался скрежет вынимаемого засова. Со скрипом раздвинулись створы ворот.
Ворота открыты. Открыты. Троя погибла! Я закричала; юноша дотронулся до меня:
— Поздно. Все равно ты ничего не смогла бы поделать.
В отличие от Менелая и Аякса он был до смешного почтителен со мной. Его руки дрожали, когда он держал меня, и ни разу он не отважился меня толкнуть.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Какая тебе разница? — ответил он, но я почувствовала, что мой интерес ему приятен.
— Отблагодарю тебя за доброе отношение, если буду у власти.
— Ты никогда не будешь больше у власти. Твоя власть кончилась. Вместе с Троей.
— А если нет? — настаивала я, не отступаясь. Я хотела переманить его на свою сторону: больше мне среди греков рассчитывать не на кого.
— Это так. Твоя власть рухнула в тот самый момент, как тупые троянцы втащили коня в город.
— Кончилась моя власть или нет — решать Менелаю.
— Менелай ненавидит тебя. Он собирается убить тебя, он говорил нам. И он сделает это, как только увидит тебя.
— Мы уже виделись с Менелаем, — рассмеялась я, и юноша вздрогнул, услышав мой смех: он не соответствовал данному моменту. — Как видишь, я жива.
Я повернулась к свету, чтобы был виден мой нос.
