пел ей перед сном. Слова на иврите, мелодии с улицы Яффо. Только когда в комнату вошла Амаль, иврит сменился арабским.
Я слишком много выпил, подумал он.
Она встала рядом, положила руку ему на спину. Неожиданное ощущение защищенности передалось от ее ладони его телу, растеклось теплой дрожью.
Он закрыл глаза.
Мориц не мог сказать, будто он что-то сделал. Скорее, позволил случиться. Это было неизбежно, как волна, которая медленно накатила на него, обняла и приподняла.
Амаль притянула его к себе, будто это было самым естественным на свете. Ее страстность застала его врасплох. Ее грудь вздымалась и опускалась, ее мышцы напряглись. Медленно и решительно она повела его в гостиную, где в окне зияла чернота ночи. Выключила свет. Расстегнула его рубашку, ошеломив, смутив его ласками, на которые была щедра, словно он их заслужил. Ее руки взломали печать, лежавшую на его чувствах, он открылся ей, и она увлекла его внутрь. Каждое ее движение было однозначным и решительным, требуя того же от него. Она заставляла его быть прямо здесь. Срывала занавес, за которым он прятался. Он должен был отвечать, руками, ртом, всем, что у него осталось. И, к его удивлению, осталось у него больше, чем он предполагал.
Где ты была так долго?
Он думал, что разница в возрасте разделяет их. Но это не так. Как будто годы текли не линейно, а волнами, туда-сюда. Внезапно он снова стал молодым. В том самом городе, где все началось. Он потерял чувство времени, но не пространства. Амаль горела как спокойное пламя. Ее руки благоухали апельсинами. Она позволила ему ощутить его кожу. Где кончается он и начинается она. Эта граница не отделяла, но дарила такое острое ощущение жизни, что он мог бы умереть в тот миг, ни о чем не жалея. Он вернулся, будто никогда и не пропадал. Она открыла свою дверь, и он поставил чемоданы на пол, мечтая до конца жизни никогда больше не собирать их.
Легкий ветерок проник через окно, холодя пот на ее коже. Они лежали в темноте, и казалось, что было светло как днем. Они улыбались. Он ощущал на губах тонкий вкус апельсинов.
Потом она оделась.
– Ты должен уйти.
– Из-за Элиаса?
Она кивнула. С любовью погладила его по щеке.
Мориц встал и увидел Элиаса, стоящего в дверях. Тот не был шокирован. Только немного растерян, как будто проснулся от дурного сна.
– Пойдем, – сказала Амаль и нежно обняла сына.
Глава
58
Предпосылкой для счастья является способность человека в течение некоторого времени не воспринимать присутствующее в тот же момент несчастье. Мориц понимал всю драгоценность выпавшего ему счастья. И его время было ограничено. В последней трети своей жизни человек, вообще-то, должен наслаждаться достигнутым. Но ничто из того, чего он достиг, не принадлежало ему, все уходило, как песок сквозь пальцы. Теперь жизнь подарила ему, быть может, последний шанс. Возможную любовь в невозможной ситуации. Безнадежное счастье.
* * *
В темном углу медины, куда Мориц каждую неделю приносил проявленные пленки, он на этот раз тщетно ждал посыльного из Парижа. Когда через полчаса он покинул место встречи и свернул в оживленный переулок, к нему неожиданно пристроился сбоку мужчина. Бейсболка, сумка через плечо, футболка и сандалии.
– Ронни?
– Продолжай идти. Смотри вперед.
Ронни проталкивал его сквозь толпу, мимо магазинов, торгующих коврами, кожаными сандалиями и матерчатыми верблюдами.
– Нам нужны результаты. Как далеко ты продвинулся?
– Не торопи меня. Это требует времени.
Ронни испытующе посмотрел на Морица. Морицу не понравился этот взгляд.
– Что?
– Ты спал с ней?
– Ронни!
– Не так громко. Да или нет?
– Нет!
– Так сделай это.
Все в Морице восстало. То, что произошло в ту ночь, получилось не по расчету. Это было настоящее и честное, впервые за долгое время. Выражение любви, а не средство для достижения цели. Если Амаль узнает, зачем он приехал сюда, этот удивительный момент будет разрушен навсегда. Амаль никогда больше не сможет доверять ему. Она не предаст свой народ, но возненавидит его за предательство. И будет права.
– Но не влюбляйся. Ты слишком стар для этого.
Мориц почувствовал презрение к Ронни, которое с трудом мог скрыть. Он замедлил шаг и остановился. Мимо шли люди. Ронни повернулся к нему.
– Есть предел, – твердо сказал Мориц. – Какие-то остатки порядочности.
Ронни толкнул его к стене, схватил за руку.
Не жестко, просто крепко. Почти по-братски.
– Послушай, друг мой. Ты и я, мы люди старой закалки. Мы делаем это не для себя. Но ради любви к нашей стране.
– Я никогда не умел любить страну, – сказал Мориц. – Только людей.
Ронни сдернул бейсболку, вытер ею пот с лица. Мориц понимал: что-то дышит Ронни в затылок. Кадровая рокировка, политическое давление, ничего хорошего.
– Я могу еще доверять тебе? – спросил Ронни. Это прозвучало как угроза. Когда Мориц не ответил сразу, он добавил: – Я-то из хороших парней. А незаменимых нет. Твое время истекает.
– Я понял, – сказал Мориц. – Верь мне.
Ронни прощупал его взглядом. Стараясь понять, насколько Мориц искренен. Тот выдержал его взгляд. У него еще имелись козыри. Пока они ему верят, они его не заменят. Пока он с Амаль, они не причинят ей вреда. Ронни отпустил его, коротко кивнул и, не прощаясь, исчез в толпе. Каким он стал маленьким, подумал Мориц, каким-то согнутым. Уже не охотник, а преследуемый.
А что бы ты сделал, Ронни?
Мориц хотел бы говорить с ним, как прежде. Как разговаривают лучшие друзья.
Поставь себя на мое место, ты это можешь, Ронни, я знаю. Представь себе жизнь как корабль без пристани. И представь эту женщину. Не смотри на нее как на врага. Постарайся увидеть такой, какая она есть. А потом представь, что ты наконец можешь причалить. В последний раз, возможно, звезды благосклонны к тебе. Но тебе придется заплатить за это.
Потому ты берешь ее за руку и бежишь. Как во сне, в котором ты снова молод. Представь себе это как фильм, без диалогов, без звука, только свет. И жар на коже. И запах моря. Рука женщины, которую ты любишь, лежит на твоей шее, когда вы мчитесь с ней за город, словно можете оставить все позади, словно лето будет длиться вечно.
Ты бы предал все это?
* * *
С Амаль было просто. Ее не требовалось разгадывать. Никаких скрытых смыслов. В Ясмине все было тайной: ее происхождение, ее наваждения, то, как она плыла по миру словно во сне, не будучи его частью. Как
