На втором круге Муд с ужасом ощутил, что его ноги отказываются приседать — таких усилий он еще никогда не совершал, живя свинской жизнью. Хотя на самом деле проделать такую разминку для нормального человека было бы как два пальца обоссать, зажиревшим свиньям она казалась хуже любой пытки. Второй раз отжиматься Мудерь уже по-человечески не мог, а только судорожно дергал головой вниз-вверх, морда ближе, морда дальше — дескать, отжимается. Сантоша, завидев такое свинство, стал жестко подгонять Мудю. Ебантроп ощутил, как внутри нарастает раздражение — вот так, испытывая маленькие трудности, он всегда бесился на мир и не мог принять уроки Силы. Когда дело дошло до пресса, стало полегче, и Муд, каждый раз, опускаясь на спину, когда Сантоша на него не смотрит, пытался развалиться подольше и посвинить. Он заметил, что Нарада, который пыхтел недалеко от него, проделывает тот же самый фокус, и ощутил с ним позорную солидарность. Да-а, о развитии воли и о просветлении только пиздеть легко, но совершать усилия и сверхусилия готов далеко не каждый.
На третьем круге все уже еле двигались — вот до чего довел «путь совершенства». Тут Нарада вдруг предложил Муде делать пресс, сцепившись ногами друг с другом, чтобы было легче. Только они начали делать так, как в комнату влетели Элен и Аза весело позырить, как надрываются свиньи.
— Нарада! Мудя! Вы че, как два педика, даже здесь расстаться не можете?! — злобным презрительным голосом бросила Элен.
Мудя тут же умудрился обидеться, но ничего не сказал, и только отошел от Нарады. Начали приседать, и как-то случайно он снова оказался рядом с Нарадой.
— Ну, пиздец! — заржала Элен. — Мудя, хуй ли ты липнешь к Нараде?! Вот, блять, два гомосека! Ну-ка, не голубить! — Элен и Аза дико прикалывались, в то время, как Муда скрутило в приступе обиды и самосожаления.
Элен с Азой переключились на Гуруна, которого прозвали так за то, что он запостояк мнил себя великим Гуру с Рулоном наравне. Увидев, что Гурун весь уже зеленый и никак не может оторваться от пола, дергаясь, как раздавленный червяк, они с остервенением набросились на него:
— Фу-у, Гурун! Ты посмотри на себя! Какой же из тебя Гуру?! Ты же подняться с пола даже не можешь! — орала Аза, глумясь и бесясь.
— Ну че, понял, кто ты есть, плешь вонючий? — брезгливо сказал Элен. — Дозалупался! Люди, которых ты учишь, над которыми утверждаешься, в сто раз лучше тебя! Они, по крайней мере, могут нормально качать пресс, а ты? Посмотри, ты же, бля, маленькую разминку выдержать не можешь! — измывалась она, пока уже весь красный Гурун корячился, изображая качание пресса, больше похожее на танец паралитика в гипсе.
У Гуруна было такое жалкое выражение лица, что Муд чуть было не заржал.
— Ну че, Гурун, ты поднимешься наконец, или нет? — издеваясь, спросила Элен. — Может, тебе руку подать?
— Ну, не могу я! — не вынесла душа поэта, и Гурун выплеснул накопившееся напряжение в виде истеричной реплики. Потом быстро опомнился, собрался с духом, но было уже поздно:
— Ах ты, козел! — заорала Аза. — Ты че, еще оправдываешься?! Опять в залупу лезешь?! — и на Гуруна обрушился шквал ругательств и растождествлений с подробным перечислением всех его «достоинств».
После разминки было еще дохуя всего, и спать разрешили часа в три ночи. Муд устроился в прихожке на каком-то оборванном одеяле и укрылся какой-то тряпкой. Примерно с таким же комфортом рядом устроились Гурун и Нарада. Было глубоко похуй, как и где спать, потому что даже просто оказаться на несколько часов в покое казалось бесконечным счастьем. Пришел Нандзя и сказал, что подъем в семь часов и что надо будет одеться и убрать постель, пока горит спичка.
Когда Мудя лег, то вдруг увидел, что уже перестал ощущать тело, как раньше — отождествленно. Пространство вокруг тела сильно вибрировало и гудело, а личность была настолько слабой, что больше не могла выебываться и гордиться собой. «Да, все-таки круто все это, хоть начинаешь вспоминать истинные состояния, которые должны быть», — подумал Мудя и тут же, вместо того, чтобы начать молиться, заиндульгировал, что спать осталось всего 4 часа и завтра снова все повторится.
Под утро, еще плавая в полусонном бреду, Муд услышал резкий крик: «Подъем!», и через несколько секунд появился Нандзя и чиркнул спичкой. Мудила пулей впрыгнул в свои штаны, еще с вечера хитро сложенные так, чтобы они чуть ли не сами надевались, одним движением сгреб то, что было в качестве постели, и на карачках поломился к балкону, где уже толпились бабы и, как попало, набрасывали свои матрасы в общую кучу. Тут Мудон вспомнил, что вчера его назначили главным по этой самой куче, и он должен был следить, чтобы она не грохалась, когда мимо нее проносился кто-нибудь из обитателей штаб-квартиры.
— Стоять, суки! Я тут главный! Быстро все переложили свои матрасы нормально! — гаркнул Муд, но че-то его никто не послушал. Тут куча и наебнулась. Пришлось ему самому все нахрен перекладывать по новой.
Последнему сложившему матрас причиталась всеобщая гыча. Козлом отпущения оказалась бессменная рекордсменша во всех таких делах Вонь Подретузная. Безропотно она приняла серию увесистых тумаков в спину — видно, уже привыкла за вчерашний день. Пока Муд стоял в очереди проставлять гычу, он ощутил, как ему хуево. Тело все ломило и нихера не выспалось, дико хотелось ссать, но он еще не выпросил умыться и почистить зубы не успел, и во рту как коты насрали. Короче, мир предстал пред ним во всех своих самых мрачных красках, и оставалось только отрешаться, потому как впереди ждал день, полный веселых практик и экзекуций.
Гыча резко перешла в ритуал пробуждения. Один чучик ложился на живот, а все остальные садились вокруг него и хуярили кулаками по всему его телу, включая безмозглый чурбан. Потом ложился другой. Потом была разминка, такая же, как вчера вечером, и тупой Мудак вдруг понял, что тело может выдержать в тысячи раз больше, чем воображает его мышиный ум, потому что когда он только проснулся, он был уверен, что даже ползать не сможет, не то, что приседать и отжиматься. Но во время разминки все было в норме, если не считать тех мучений, которые он испытывал от привычки к беспробудному свинству.
Половая Нирвана
Завтрак все хором пропустили. Желание поссать становилось невыносимым, и ебанутая гордость, которая боялась начать просить, сдала позиции. Муд подкараулил Ксиву.
— Ксива, разрешите обратиться! Можно мне попроситься в туалет?
— Давай просись. Ползи на кухню.
Муд начал думать, с чего бы начать. Проситься в туалет означало убедительно обматерить себя за разное говно, которое ты допускал за последнее время, и рассказать все без утайки. Муд натянуто начал че-то гундеть о том, какой он пидор, чмо и долбоеб, но видимо, это звучало неубедительно.
— Хуй ли ты просто себя обсираешь, давай, рассказывай факты, — жестко сказала Ксива, когда Муд минут через десять распинания умолк, потому что у него кончились слова.
«Вот, блять, — подумал раздраженно Мудон. — Теперь все сначала надо начинать». Он стал напрягать память и осторожно признаваться в различных грешках, которые ему казались не такими страшными. Вдруг он осознал, как боится рассказать о себе самое позорное и прикрывается тем, что ничего не было. Вот так мышь всем своим существом трясется и держится за свое говно, готовая выдумывать любые сказки и оправдания, лишь бы про нее не узнали правду. Но невозможно двигаться по духовному пути, не умея открыто и честно признаться в любом своем свинстве.
Только минут через тридцать Муду кое-как удалось выпросить разрешение поссать.
— Ладно, на первый раз хватит, но в следующий раз так ты только издалека на унитаз посмотришь, — приколась Ксива. — Иди к начальнику параши.
Мудя подвалил к Нараде, который сидел на своем почетном месте и штопал рваные носки.
— Начальник параши! Разрешите поссать! — обратился он к нему.
— Я начальник параши, поссать разрешаю! — ответил Нарада и пополз за ключом.
Когда Муд оказался перед унитазом, то он даже сначала не знал, с чего начать. Спустив штаны и высунув свою пипетку, он стал сосредоточенно ждать, когда случится то, к чему он так стремился в последние сутки, но как назло в мочеиспускательном аппарате че-то переклинило из-за долгого бездействия, и он отказывался работать. Муд уже стал нервничать, боясь, что сейчас его время выйдет, и он так и не успеет обоссаться. Тут он вспомнил, что можно управлять посредством воли своими физиологическими функциями, и начал отключать внутренний диалог, глубоко дышать и посылать мысленно-волевые приказы в пипетку, чтобы эта сука немедленно приступила к исполнению своих прямых обязанностей. Мудон изо всех сил напрягся, вены на его хере так вздулись, что казалось, еще немного, и они лопнут. Все лицо побагровело, белки налились кровью, как у быка. В эти долгие мучительные минуты Мудону хотелось отдать все на свете, только бы его мочеиспускатель заработал. Он изливался уже десятым потом.
