Джузеппина плавает быстрее, чем комиссар, и, как он ни старается, легко обгоняет его, чтобы наблюдающая за ними с пляжа манакорская знать и их супруги решили, что именно комиссар преследует Джузеппину. И время от времени она оборачивается и заливисто хохочет, чтобы слышно было на пляже, — хохочет, как и подобает девушке хохотать в лицо мужчине, который с ней флиртует, а она, не отталкивая его ухаживаний, забавляется этим флиртом, lo fa caminare, водит его за нос, надувает.
Анна вернулась на пляж и легла на шезлонг под их зонт, прикрыв бедра полотенцем, чтобы скрыть уродливые наплывы жира, вылезающего в виде валика из-под слишком тесного купального костюма. Последним усилием она сдерживала слезы, навертывающиеся на глаза, так как все дамы ждали именно ее слез. Когда она почувствовала, что больше сдерживаться не в силах, она побрела в кабинку и заперлась на ключ. И теперь, сидя за закрытой дверью на узенькой деревянной скамеечке, спустив с плеч бретельки купальника и высвободив свои пухлые белые груди, она потихоньку плачет.
Комиссар все еще плавает в открытом море у первой песчаной гряды, то берет влево, то вправо, преследуемый Джузеппиной, а с пляжа кажется, будто он ее преследует. Возможно, он ее и ругает. Безусловно, он сначала обругал ее. А теперь, без сомнения, умоляет заглянуть в ближайшие дни в его гарсоньерку в башне Фридриха II Швабского; если так, то Джузеппина, понятно, отвечает ему: «Отошлите сначала синьору Анну в Лучеру к ее родителям». Ясно, на пляже не слышно, о чем они говорят, слышен только резкий, подстрекательно-подстрекающий смех Джузеппины.
Но видных манакорцев, потягивающих аперитивы в баре «Пляж», и их супруг, раскинувшихся на шезлонгах под зонтами, не проведешь. Они-то понимают, что комиссар вовсе не преследует Джузеппину, что, возможно, он ее кроет почем зря, что, напротив, сама Джузеппина, более искусная пловчиха, нарочно выдерживает заданную между ними дистанцию, чтобы создавалось впечатление, будто комиссар ее преследует. Перед публикой, прекрасно разбирающейся во всех нюансах манакорской жизни, Джузеппина играет в открытую. И знает это так же хорошо, как и весь глазеющий на нее пляж. Но особенно радует и приятно возбуждает манакорский высший свет то обстоятельство, что комиссар Аттилио попал впросак: во-первых, разрешил своей жене, этой жирной и глубокоуважаемой, глубокочтимой Анне, появиться на пляже в купальном костюме, во-вторых, публично разгуливал по пляжу под ручку с женой, со своей бесформенной, растолстевшей Анной (растолстевшей после родов и от обжорства), и под ручку с тоненькой Джузеппиной (исхудавшей от малярии), с самой шалой из всех девиц Манакоре; в-третьих, вел себя в море у песчаной гряды на глазах всего пляжа как жалкая игрушка в руках бойкой, проворной подстрекательницы Джузеппины. Поэтому-то комиссар и медлит выходить на пляж, берет вправо, берет влево под звонкий хохот Джузеппины: он еще внутренне не готов к тому, чтобы предстать перед насмешливыми взглядами местной знати (и под холодным взглядом Маттео Бриганте), — в таких тяжких обстоятельствах не поможет даже самоуверенность мужчины, привыкшего покорять женщин, вдруг сошедшая на нет именно потому, что его выставили в комическом свете перед женами знатных манакорцев — его бывших и, как ему хочется надеяться, будущих любовниц, и кто? — самая шалая из всех безумных девиц Порто-Манакоре.
Но не только любопытство горит в глазах многочисленных зрителей. Большинству из них поведение Джузеппины не открыло ничего нового: уже давным-давно известно, что комиссар старается заполучить Джузеппину, лучшую подругу своей жены, и под его нажимом Анна принимает Джузеппину как лучшую свою подругу. Иное, более пылкое, более жестокое, почти сладострастное волнение горит в глазах зрителей, как на суде присяжных или на бое быков. Они присутствуют при экзекуции над комиссаром Аттилио, учиненной Джузеппиной, дочкой торговца скобяными товарами с улицы Гарибальди…
Наконец-то и Пиццаччо смекнул, в чем тут дело.
— Джузеппина, оказывается, устанавливает над комиссаром свой закон.
— К этому дело и шло, — подтверждает Бриганте.
— А почему? — спрашивает Пиццаччо.
— Потому что он только с виду такой железный, — отвечает Бриганте.
Комиссар и Маттео Бриганте, пользующиеся общей гарсоньеркой, часто говорят о любви, то запершись у комиссара в кабинете, то даже в самой гарсоньерке, где они встречаются для обмена ключами. Говорят они о любви не стесняясь, как мужчина с мужчиной, коль скоро в силу обстоятельств они вынуждены ничего не скрывать друг от друга. Когда они наедине говорят о любви, то лишь в этих случаях Бриганте зовет комиссара просто по имени Аттилио, без прибавления титула, а комиссар зовет Бриганте саго Маттео. В общем-то, оба они придерживаются на любовь одних и тех же взглядов: главное в любви — навязать свой закон другому — женщине или девушке неважно.
(Что же касается до чисто плотской стороны любви, то девушки из известных домов в Фодже, точнее говоря, из публичных домов, те, которым платят от двух до пяти тысяч лир за получасовой визит и десять тысяч лир за час, много искуснее в таких делах, чем любая местная дама. Но это совсем иной род наслаждения, конечно возбуждающий, да не так, как возможность навязать свой закон собственной любовнице. Однако в некоторых случаях девушка для радости может и превзойти в этом отношении любовницу. Отношения между публичными девками и любителями публичных девок и впрямь чрезвычайно запутанные: платя девушке деньги, вроде бы подчиняешь ее своему закону, но, с другой стороны, раз она заставляет платить деньги, закон устанавливает вроде бы она сама — таким образом, от нее можно получить двойное удовольствие: одновременно навязав ей свой закон и подчинившись ее закону — это уж вершина свободы в любви. Успех зависит от сноровки девушки, от ее умения каждым своим жестом показать воочию эту двойственность подчинения свободы двух партнеров в отношении закона, который каждый навязывает другому. Но если девушка не искушена в этой игре, которая и составляет самый смак ее профессии, оба закона аннулируют один другой (вместо того чтобы усугубить, так сказать, облагородить их взаимодействие), и тогда остается одно лишь удовольствие от самого акта как такового, вне зависимости от способов и поз — другими словами, самое пошлое из наслаждений, ничем не лучше того, какое другой получает от козы, или в полном одиночестве, или от собственной супруги, уже давным-давно подчинившейся вашему закону, так что и навязывать-то ей его нет никакого интереса. Вот приблизительно какого мнения придерживался Маттео Бриганте о девушках для радости, правда, выражал он это в несколько иных, зато весьма точно сформулированных терминах, благодаря долгой практике игры в «закон». Примерно то же самое думал и комиссар, но в более расплывчатой форме.)
Итак, Маттео Бриганте и комиссар сходились на том, что главная прелесть любви — это навязывать свой закон. Но объекты их действий были различны.
Ухаживая за женой какого-нибудь видного манакорца, комиссар Аттилио окружал ее вниманием, расставлял ловушки, обольщал, стлался под ноги, угождал, улещивал, убеждал ее заглянуть в его гарсоньерку в восьмиугольной башне Фридриха II Швабского. В любовной игре он себя не щадил, убежденный, что доставляет неверной жене неведомое, по ее словам, в объятиях мужа наслаждение, он торжествовал: «Ты моя!»; мужчины в христианских странах легко убеждают самих себя в том, что когда женщина говорит: «Я счастлива», то думает она: «Ты навек отметил меня, теперь я твоя собственность»; метафизики, не знающие того, что они метафизики, собственники и юристы по самому своему духу, они думают о чувственном наслаждении в безоговорочных терминах: страсть — это, мол, раскаленное докрасна железо, которым навеки клеймят купленное животное. Когда Аттилио наконец убеждал себя в том, что любовница принадлежит ему полностью, он обучал ее жестам, позам — короче, всей науке, перенятой от девок в Фодже. «Я ее унижаю», — думал он. Потом он рвал с ней и переходил к следующей.
Обольщение, обладание, унижение, разрыв — вот каковы были четыре фазы любовных похождений комиссара Аттилио, действо куда более религиозное, чем он это подозревал. А под конец он сам подпал под закон Джузеппины. Бриганте злорадствовал.
Он, Маттео Бриганте, предпочитал насиловать девственниц.
К двум часам пополудни кончались пляжные развлечения. Публика возвращалась в город для обеда и для сиесты. Комиссар повез на своем «фиате» жену, детей и Джузеппину. На самой оконечности мыса, неподалеку от трабукко, донна Лукреция и Франческо только-только расстались, и оба пробираются через сосновую рощу, он — к тому месту, где спрятал за кустами «веспу») дона Руджеро, она — к портику летней колонии, и каждый твердит про себя слова любви, те, что сказал ему другой.
