он с ним рядом, он тоже кузнец. Если ты пожелаешь оставить нас в живых, я могу дать выкуп за моего мужа.
Мирава сбросила на плечи верхний платок, развязала завязки красного очелья и показала его боярину:
– Такого узорочья нигде на свете больше нет. Это мой муж сам придумал и сделал.
– Затейливо. – Боярин оглядел три пары серебряных «птичек» с лучами. – И правда, нигде я такого больше не видел… Делатель хитрый, видно, твой муж.
– Это так. У нас вся волость, как перед Осенними Дедами на торг съезжаются люди, его работы узорочья берут.
– А так поглядеть, прямо княжеское добро… Ты не воевод здешних жена? – Боярин прищурился, сомневаясь, не обманывает ли она.
– Нет, господин. У нас двое воевод было… Я не знаю, есть ли кто из них в живых…
– Один есть. Пока. У них были жены? Или дочери? Или сестры?
– Сестра… и жена одного… – Мирава вспомнила два тела на земле и вдруг задрожала. – Они обе мертвы. Я видела их… там. – Она слегка показала на двор. – Дочери… только совсем крохи. А жена… – Она еще раз оглядела избу, хотя понимала, что Уневы тут не может быть. – У Ярдара была жена. Дочь Вратимира, князя вятичей с Оки. Он привез ее… перед этим походом. Она… совсем молода. Это Ярдар… который жив?
– Нет, – медленно ответил боярин. – Вот что. Я разрешу тебе лечить твоего мужа, если ты будешь лечить и наших людей… Дай слово, что будешь стараться ради них, как ради него.
– Хорошо, господин.
Лечить заодно и русов было невысокой ценой за право позаботиться об Ольраде.
– И… – Боярин нашел кого-то из своих глазами и кивнул ему. – Сейчас пойдете в ту избу, где бабы. Покажешь ее – воеводскую жену.
* * *
Для начала боярин велел, чтобы Мирава осмотрела раненых русов и заморянцев и немедленно занялась теми, кому требовалась неотложная помощь. К ней приставили троих отроков, тоже говоривших по-славянски; оказалось, что они – словене с Волхова. Старшего из них звали Былемир, двое других были его младшие братья. Раненых у русов нашлось много – десятков пять или шесть. Их уже кое-как перевязали, но больше их товарищи пока ничего сделать не успели. Братья проводили Мираву в ее собственную избу: здесь-то и лежали раненые, а двое отроков копались в Миравиной скрыне, набитой мешочками со всякими сушеными зельями. Они знали о благодетельной силе лапчатки, но не могли найти ее среди прочих.
И Мирава принялась за работу. Отроки уже обшарили все скрыни и укладки в городце и принесли ей целые вороха чьих-то старых рубах и рушников, мягких, многажды выстиранных – на перевязки. Освоившись, Мирава велела доставить к ней в помощь Вербину и Годому, и тех тут же привели.
За их работой наблюдал какой-то заморянец: следил, как они делают перевязки, нюхал отвары от лихорадки и примочки для очищения крови, знаком приказывал женщинам сперва отпить самим. У некоторых раненых варягов оказались в изголовье щепки с нанесенными черными колдовскими значками; тот же заморянец дал понять, чтобы к ним не прикасались.
– Это их ворожба варяжская, – пояснил Мираве Былемир. – Такие вот резы, они злой недуг отгоняют.
– Я знаю. У нас старый кузнец, Хельв, тоже знает руны, он умеет по ним гадать. Но чтобы лечить ими, такого у нас не водится. Этому его дед не учил.
– Эх! – Былемир посмотрел на нее и вздохнул. – Даже и руны у вас знают! Вы же – русы, почти как мы!
– Какой же ты рус, когда ты… славянского языка, – Мирава уже забыла, как зовется его племя и родное гнездо.
– Мы – словене, а от варягов и нас прозывают русами. Мы уж сто лет с ними вместе живем, в походы ходим.
Мирава тоже посмотрела на него. Обычный молодец, и двадцати лет нету, и точно таких же полно на самой Упе – светлые волосы, скуластое лицо, широкие брови. Только загорелый он не в пример другим – как и все его спутники, так что брови светлее кожи.
– И зачем вы только с хазарами связались! – продолжал он, не столько с осуждением, сколько с огорчением. – Быть бы вам заодно с нами! Ваш род славянским языком говорит, деды ваши – варяги, да все как у нас на Волхове! Быть бы нам заедино – половиной света белого мы бы владели, никакие хазары нас не одолели бы! А вы им предались – вот и погибли! Зачем? За что? Шелягов и с нами добудете!
– Хазары – издавна господа над нашим родом, – Мирава удивилась мысли, что можно быть под кем-то другим. – Деды наши под ними ходили.
– Больше не будут ходить! – отрезал Былемир. – Ни деды, ни внуки!
Будут ли они жить на свете, подумала Мирава?
– Что с нами всеми будет-то? – шепнула Мираве Годома, пока они вместе рвали старый рушник на полосы; судя по вышивке, Нежизны работа. – Хоть и жить уже незачем, а все ж таки… Ты узнай у них как-нибудь…
– Зачем они про Уневу-то спрашивали? – беспокоилась Вербина.
– Может, выкуп хотят просить. Она ведь рода высокого, княжеская дочь.
– А я подумала – не себе ли хочет взять? Этот, набольший у них. Он мужик еще не старый, а она-то у нас лебедь белая…
Мирава, удивишись этой мысли, вспомнила боярина. Его имя отроки несколько раз называли, но она от волнения плохо запомнила. Свиндил, что ли? Да, он еще не стар, ни одно волоса седого, ни одной морщины на лице. Но ничего похожего на любовное желание в его глазах не отражалось – он был во власти Морены и не замечал женщин. На его плечах она сюда и приехала.
Русы тем временем затопили все подряд тархановские бани и ходили по очереди мыться. Потом отроки увели Вербину и Годому, зачем-то спросив, вдовы ли они. Те ушли, а Мирава удивилась: зачем им вдовы? Обе женщины были уже не так и хороши, чтобы внушать похотливые помыслы: Вербина полна станом, но наполовину седая, а Годома хоть и помоложе, но тоща и растеряла немало зубов. К чему русам две тетки, когда в городце полно девушек и молодых женщин?
В это время за Миравой тоже пришли – боярин Свиндил опять желал ее видеть. Проходя через двор от Овчановой избы, она увидела, как из соседней вышла Годома, а за нею показалась Унева. Та едва брела, шатаясь, лицо ее было заплакано, и Вербина поддерживала ее под руку. Мирава и хотела подойти к ней… но не стала. Чем тут утешишь? Погибни Ольрад – какие
