городца, он побежал вдоль вала, мимо заваленных бревнами ворот. За ним посыпались хирдманы – съезжали и скатывались по склону, чтобы не терять время, теснясь на всходцах, которыми обычно пользовались сами жители. На бегу Свен слышал спереди крики и звон железа, но схватиться с врагом не успел: пока добежали, Халльтор со свеями здесь все закончил. Повсюду алели потеки крови и лежали неподвижные тела. И тоже – щуплые отроки, седые старики…
Один из свеев сидел на земле, другой поспешно перевязывал ему ногу.
– Ого! – увидев Свена, тот показал ему на лежащее рядом тело. – Видал?
Женщина, а возле нее топор. В двух шагах еще одна, с рогатиной под рукой… Непростая была баба, отметил спро себя Свен, вон какие узорочья на очелье богатые, прямо звезды небесные…
– Эй, Свен! – Из толпы тяжело дышащих хирдманов выступил Халльтор. Из разбитой верхней губы ярчайше-алая кровь текла на его светлую бороду. – Мы тебе подарок приготовили. Ну, где моя гривна?
…Со стороны дуба сражение пошло так же, как и близ оврага: русы вырвали кусок плетня длиной шагов в сорок и, под прикрытием стрелков, густой толпой полезли на вал. А когда они там оказались, ближний бой вышел коротким: старики, отроки, немногочисленные уцелевшие оружники не могли долго сдерживать превосходивших числом хирдманов.
Один, другой, целая толпа – чужие люди скатывались с вала, бежали вниз по сходу, гоня перед собой уцелевших защитников и настигая их. Везде мелькали их низкие варяжские шлемы с полумасками, большие круглые щиты. Стоял крик, лязг железа, треск дерева. Совсем рядом, у дверей, у летних печей, на том самом месте, где женщины каждый вечер судачили о всякой безделице, пока в горшках томилась каша, и дети играли и носились вокруг них… Теперь там лежали тела – мужчин, отроков, женщин. Русы рубили всех, кто попадался на глаза, не разбирая… Этот страшный сон никак не кончался, сто лет простоявший Тархан-городец неудержимо катился к страшному концу, и у самих богов не было сил удержать его.
Хастен бился на гребне, как бешеный, не глядя по сторонам. Увернулся от ростового топора, спрыгнул с вала – отступать дальше было некуда. Рядом сыпались с вала и другие тархановцы, мертвые и еще живые. Катились по земле, пытались встать, подбирая свое оружие. Иные не успевали.
– Ко мне! – закричал Хастен, рахмахивая топором. – Хазар-Тархан!
– Держимир! – ответили ему голоса, но всего три или четыре.
Вокруг него осталось человек десять, но русов было впятеро больше. Каждый бился отчанно, но кольцо сжималось, тархановцы падали один за другим. Хастен успел увидеть, что прямо перед ним орудует рогатиной Озора – он не мог не узнать собственную жену. Как она здесь оказалась? Что она делает? Но едва он успел изумиться, как Озора упала, на землю выплеснулась кровь.
Позади него тоже кто-то упал. Чувствуя, что остался один, Хастен злым взглядом окинул лица русов. Теперь ему было некуда деться, и они не спешили.
Хастену же тянуть было нечего. Где-то на краю сознания было: Озорка погибла, жена пала в бою, чего же он-то ждет? Кровь сочилась из нескольких мелких ран, но об этом он не думал, только запах крови бил в ноздри – не то своей, не то чужой.
С трудом дыша, Хастен поднял изрубленный щит и ринулся на ближайшего руса. Взмахнул топором, показывая верхний удар, и пробил вниз. Но рус на простую уловку не поддался – отпрыгнул в сторону, пропуская Хастена мимо себя. Другой, рядом с ним, тоже отскочил.
Хастен ждал удара в спину, но его не было. Вместо этого русы вдруг бросились на него со всех сторон и стиснули щитами, не давая даже шевельнуться. Обух топора вдарил по виску, так что в глазах разом погасло и в ушах грянул звон. Его сбили с ног, кто-то плотно навалился сверху.
– Ну что, дренги? – как будто издали донесся чужой, задыхающийся, но бодрый голос, говорящий на северном языке. – Как нашу гривну делить будем?
Глава 8
Старик Избыт ехать обратно отказался и посмотрел на Мираву так, будто она внезапно заблеяла козой.
– Куда в Тарханов? – Он выразительно постучал себе по лбу. – Сдурела баба. Тебе бы к Немтырю теперь, он вам родич. Там отсидишься. Я бы и сам… Подумываю к нему схорониться, там никакой леший не найдет.
– Нет, я домой, – Мирава покачала головой.
– А не хочешь к Немтырю, так давай в Честов. Мужики сказали, мать твоя там. Поедем со всеми. Там не достанут авось.
В Крутовом Вершке шли поспешные сборы; бабы увязывали узлы, мужики запрягали сани. Решали, брать ли коров – те идут слишком медленно, но куда ж без коровы? На кого покинуть? На злодеев этих? Но Мирава даже не слышала суеты и криков. Ей нужно было назад, в Тархан-городец, там ведь Ольрад. Она выждала ровно столько, чтобы убедиться: сородичи и не думают вооружаться, они лишь ищут спасения подальше от русов. Они пойдут в Честов, но и там едва ли наберется столько мужчин, чтобы могли противостоять трем сотням захватчиков.
– Я с ума не спрыгнул! – сказал Тетерка, когда она спросила об этом. – Мы со всей Веденецкой волостью были, и с вашими воеводами, и с оковцами, и с хазарами конными – все равно разбили они нас. А тут я, да Любован, да Богатыня, да Желтец – волоты хоть куда, любую рать одной шапкой… Купавка! Бросай тряпье, лезь житную яму выгребать! Вон мешок возьми!
Мирава не сердилась на сородичей: они – простые оратаи, их дело – растить хлеб. Для войны был поставлен Тархан-городец, это он должен их защищать, а не они его.
Хорошо, что Тетерка еще не отнес обратно те лыжи, на которых она ходила в лес. Никто не заметил, как Мирава вышла со двора и спустилась на лед Упы. По пути она думала только об одном: как бы успеть. Она не знала, что именно ей нужно успеть. Немыслимо казалось само то, что в такой важный и страшный день она и Ольрад оказались в разных местах. Если он жив, она должна быть с ним, а не где-то там у Немтыря или в Честове. Если он погиб, то она… тоже должна быть с ним.
Но идти быстро не получалось: со вчерашнего болели руки и ноги, приходилось часто останавливаться и отдыхать, навалившись грудью на палку. Когда она завидела впереди Тархан-городец, уже приблизился вечер – не стемнело, но в воздух как будто сгустился, намекая на близкие сумерки.
