еще несколько, и все уставились на Мираву. Второй подошедший явно был сердит, показывал то на нее, то на Овчанову избу, и что-то выговаривал «грибку».
– Какой тролль она ходит, когда должно сидеть в тот изба, где все? – перевел кто-то из вновь подошедших варяжскую речь. – Она уйти совсем как хочет, а ты хлопать варежка?
– А я что – у тех спрашивай, что баб сторожат!
Привели еще одного руса. Тот воззрился на Мираву в изумлении. Внимательно ее осмотрел и стал что-то объяснять, мотая головой.
– Откуда ты еси взять себя? – спросил у нее тот, что переводил.
– Я была… не дома. Но я пришла, потому что мне надо найти моего мужа.
– Откуда пришла?
– Она из ворот пришла! – подтвердил «грибок». – Я видел.
– Тьфу!
К тому времени вокруг них собралась целая толпа. Пришел еще один рус – важного вида, с рыжей бородкой и темно-русыми волосами.
– Где у вас тут молодая и красивая, которая гуляет, а не сидит с другими молодыми и красивыми? Женщина, откуда ты взялась?
Этот, к счастью, по-славянски говорил свободно. Мирава еще раз рассказала, откуда она. Рус некоторое время ее разглядывал, переспросил что-то у своих по-заморски. Потом русы убрали поленья, которыми дверь была приперта снаружи, и рыжебородый сделал ей знак: заходи.
Мирава вошла. В избе было темно – не горело никакого огня и заслонки на оконцах были задвинуты. Из открытой двери пролился свет, упал на обратившиеся к ней лица, и показалось, что она – солнце, входящее в Подземье, где ждут во тьме мертвые.
Но она зашла, и дверь немедленно за нею захлопнулась.
– Ты кто? – Прямо возле двери кто-то взял ее за подол. – Мне показалось – Мирава.
– Это я. Где Ольрад? – Мирава окинула взглядом избу, тесно набитую людьми, но разобрать лиц в темноте было нельзя. – Он тут есть?
– Это правда ты? – Сидевший у двери встал и наклонился к ее лицу.
– Хельв, это я! – Мирава обрадовалась человеку, который наконец скажет ей, где Ольрад. – Где он? Ты-то должен знать!
– Да чтоб тебе… здоровой быть! – в изумлении пробормотал старик. – А он-то все радовался, что тебя дома нет, говорил, хоть она уцелеет, уедет к матери в Честов… Как же ты здесь оказалась?
– Или они уже и до Честова добрались? – спросил кто-то, сидящий рядом на полу.
– Где он? – снова спросила Мирава.
Смертным холодом на нее повеяло от слов «он все радовался», как будто тот, о ком сказано, ничему больше радоваться не будет. Сейчас она ощутила, что все это время ей было еще хорошо – у нее оставалось время до того, когда она узнает… А теперь уже нет…
– Вон он, у печи. Ногу ему повредили, чуть не отрубили. Пойдем. Нехожка, сдвинься.
Хельв повел ее к печному углу, пробираясь между людьми. Они тесно сидели и лежали на полу, многие, если не все, были ранены, и двигаться им было неловко, но никто не роптал, все в изумлении глядели на женщину, которую почитали спасшейся от этого ужаса.
– Он как знал, что ты придешь, – Хельв обернулся. – Уже говорил: Миравка, а ты откуда?
– Когда?
– А вот как затолкали нас сюда. Мы с Верегой приволокли его…
У печи на полу кто-то лежал, и теперь Мирава сразу узнала хорошо знакомый облик.
– Тише! – Хельв придержал ее. – Не задень. У него левая нога… едва держится. Сказал, под щит топором сунули, хорошо, издали, только повредили. Еще немного – быть бы без ноги.
Мирава осторожно опустилась на колени. Это и правда был Ольрад, и он дышал, но, заметил ее появление не сразу. Потом шевельнулся и приподнял голову.
– Кто тут?
– Это я… – тихо сказала Мирава.
Она едва не задыхалась, захлебываясь воздухом, – грудь, до того стиснутая огромной тяжестью, вдруг раскрылась и задышала так, что она опасалась нечянно вдохнуть весь белый свет. Ольрад жив – одного этого ей хватило, чтобы ощутить, что мир перестал качаться. Дуб Держимир удержал. Небо не рухнуло. Для нее – нет.
Ольрад накрыл горячей рукой ее руку.
Мирава заволновалась – у него ведь жар. Надо думать, от раны. И что делать?
Ольрад сжал ее руку, потом слегка приподнялся, моргая.
– Это что… Мирава! Так ты мне не мерещишься?
– Нет, сынок, – вместо Миравы ответил Хельв. – В этот раз ты не бредишь.
– Я тебя видел, – шептал Ольрад, держа ее за руку. – Как меня положили… Нога болит… Как будто ты сидишь рядом, только будто не сейчас, а раньше – с косой, как девка. Держишь меня за руку, и боль проходит. Потом я вроде заснул. А ты здесь… взабыль…
– Я взабыль здесь… – прошептала Мирава. – Я теперь никуда не уйду.
Лучше Ольраду не знать, как близко был он к самому краю Темного Света, если сумел увидеть десятую пряху…
* * *
Через небольшое время дверь снова отворилась, снаружи позвали «бабу, которая пришла».
– Выйди, не бойся! – крикнул тот рыжебородый. – Наш боярин с тобой говорить хочет.
Мирава еще раз сжала руку Ольрада и вышла. Она и сама хотела говорить с боярином. И нет, она совсем не боялась.
Повели ее в Ярдарову избу, но та показалась чужой. Утварь была на месте, но ни одного из тех лиц, кто раньше здась жил – все чужие. Боярин сидел у стола. Оказался он молод – в тех же годах, что Ольрад, – еще выше ростом, с продолговатым лицом, высокими скулами, глубоко посаженными глазами цвета желудя, русой бородкой. Можно было бы сказать, что он довольно хорош собой, если бы не сломанный, с горбинкой, и слегка искривленный нос, а еще усталый и погасший вид. На плечи его как будто навалился груз, слишком тяжелый даже для такого здоровяка. Захваченная своим единственным стремлением, Мирава не испытывала ни страха, ни вражды, а лишь волновалась об успехе переговоров.
– Говорят, ты сама в город пришла? – спросил боярин, оглядев Мираву.
Он тоже говорил по-славянски совершенно свободно, хотя выговор у него был чужой. Мирава встретилась с ним глазами, и сердце екнуло: взгляд его бы настолько плотно сосредоточен на чем-то внутри себя, что этим чем-то могла быть только смерть. Он слишком часто и пристально был вынужден вглядываться в глаза Морены, и Темная Невеста завладела его душой.
– Да, господин. Я искала моего мужа.
– Нашла?
– Да. Но он ранен. Я прошу тебя, господин, позволь мне полечить людей. И мужа, и других наших.
– Ты в этом сведуща?
– Да, господин. Моя мать… славится как лучшая в волости ведуница.
– А кто твой муж?
– Он кузнец, господин. И другой человек, Хельв,
