Накинув на плечи манто, она повела приятельниц и гравера в сад, который разбивали по плану Леду, но в котором пока были свалены голые деревья и груды щебня. Тем не менее она показала им Фингалов грот[460], готическую часовню с колоколом, храм, поток.
— Здесь, — вздохнула она, подведя гостей к группе елей, — я хотела бы воздвигнуть кенотафию[461] в память несчастного Бротто дез Илетта, к которому я не осталась равнодушной. Изверги убили его: я пролила немало слез. Демаи, нарисуйте мне урну на колонне.
И почти сейчас же вслед за тем прибавила:
— Ужасно… Я хотела дать бал на этой неделе, но все скрипачи приглашены на три недели вперед. У гражданки Тальен танцуют каждый вечер.
После обеда коляска Розы Тевенен отвезла трех приятельниц и Демаи в театр Фейдо. Там собралось все, что было наиболее изящного в Париже: женщины, причесанные в стиле «античном» или в стиле «жертвы», в сильно декольтированных платьях, пурпурных или белых, усеянных золотыми блестками, мужчины в очень высоких черных воротниках и в широких белых галстуках, в которых утопали подбородки.
В этот вечер ставили «Федру»[462] и «Собаку на сене»[463]. Весь зал потребовал исполнить «Пробуждение народа» — гимн, любимый щеголями и золотой молодежью.
Взвился занавес, и на сцену вышел толстый, низкорослый человек: это был знаменитый Лаис[464]. Прекрасным тенором он спел:
Народ французский, все мы братья!
Раздался такой гром рукоплесканий, что зазвенели хрустальные подвески люстры. Затем послышался невнятный ропот, и голос какого-то гражданина в круглой шляпе ответил из партера «Гимном марсельцев»:
Вперед, сыны отчизны милой!День вашей славы засверкал…
Ему не дали кончить. Раздались свистки и крики:
— Долой террористов! Смерть якобинцам!
И Лаис, вызванный еще раз, снова спел гимн термидорианцев:
Народ французский, все мы братья!
В зрительных залах решительно всех театров на колонне или на цоколе стоял бюст Марата; в театре Фейдо этот бюст возвышался на пьедестале в одной из ниш, расположенных по обе стороны рампы.
Во время исполнения оркестром увертюры из «Федры и Ипполита» какой-то молодой щеголь крикнул, указывая на бюст концом трости:
— Долой Марата!
И весь зал подхватил:
— Долой Марата! Долой Марата!
Из общего гула вырвались отдельные красноречивые возгласы:
— Позор, что этот бюст еще здесь!
— Гнусный Марат, к стыду нашему, царит еще повсюду! Бюстов его не меньше, чем голов, которые он хотел отсечь.
— Ядовитая жаба!
— Тигр!
— Черная змея!
Вдруг какой-то франт взбирается на выступ ложи, толкает бюст и сбрасывает его. Осколки гипса падают на головы музыкантам под рукоплескания всего зрительного зала, который подымается и стоя поет «Пробуждение народа»:
Народ французский, все мы братья!
Среди наиболее восторженных певцов Элоди узнала красавца драгуна Анри, прокурорского писца, свою первую любовь.
После спектакля Демаи позвал кабриолет и отвез гражданку Элоди к «Амуру Живописцу».
В коляске молодой человек взял руку Элоди в обе руки:
— Верите вы, Элоди, что я вас люблю?
— Верю, потому что вы любите всех женщин.
— Я люблю их в вашем лице.
Она улыбнулась.
— Я взяла бы на себя нелегкую задачу, даже несмотря на модные теперь черные, белокурые и рыжие парики, если бы решилась заменять вам женщин всех типов.
— Элоди, клянусь вам…
— Что? Клятвы, гражданин Демаи? Либо вы меня считаете наивной, либо вы сами слишком наивны.
Демаи не нашелся что ответить, и она с удовольствием подумала, что он от нее без ума.
На углу улицы Закона они услыхали пение и крики; вокруг костра суетились какие-то тени. Это была кучка щеголей, которые по выходе из Французского театра сжигали чучело, представлявшее Друга Народа.
На улице Оноре кучер задел шляпой карикатурное изображение Марата, повешенное на фонаре.
Придя в веселое настроение, возница обернулся к седокам и рассказал им, как накануне продавец требухи на улице Монторгей вымазал кровью бюст Марата, приговаривая: «Это он любил больше всего на свете»; как затем десятилетние мальчишки бросили бюст в сточную канаву и как присутствовавшие при этом граждане воскликнули: «Вот его Пантеон!»
Во всех ресторанах и кабачках, мимо которых они проезжали, публика пела:
Народ французский, все мы братья!
Когда они очутились у ворот «Амура Живописца», Элоди, выпрыгнув из кабриолета, сказала:
— Прощайте!
Но молодой человек так нежно, так настойчиво и вместе с тем так кротко стал умолять ее, что у нее не хватило решимости захлопнуть перед ним дверь.
— Уже поздно, — сказала она. — Я впущу вас только на минутку.
В голубой спальне она сбросила шубку и осталась в белом «античном» платье, обрисовывавшем ее формы и согретом ее телом.
— Может быть, вам холодно? — спросила она. — Я разведу огонь: дрова уже приготовлены.
Она высекла огонь и положила горящую лучинку в камин.
Филипп заключил ее в объятья с той нежной осторожностью, которая свидетельствует о силе, и это доставило ей какое-то особое удовольствие. Уже почти не сопротивляясь его поцелуям, она вдруг высвободилась из его рук:
— Оставьте меня!
Стоя перед каминным зеркалом, она медленно сняла шляпу, затем взглянула с грустью на кольцо, которое носила на безымянном пальце левой руки, маленький серебряный перстенек со сплющенным, полустертым изображением Марата. Она смотрела на него, пока слезы не затуманили ей глаза, потом тихонько сняла его и кинула в огонь.
И лишь после этого, улыбаясь сквозь слезы, похорошев от нежности и любви, она бросилась в объятья Филиппа.
Было уже далеко за полночь, когда гражданка Блез отперла своему любовнику дверь квартиры и шепнула ему в темноте:
— Прощай, любовь моя!.. Сейчас должен вернуться отец. Если услышишь шаги на лестнице, быстро поднимись этажом выше и не спускайся, пока не убедишься, что опасность миновала. Внизу постучи три раза в окно привратнице: она выпустит тебя на улицу. Прощай, жизнь моя! Прощай, моя душа!
Последние угли догорели в камине. Элоди, счастливая и усталая, бессильно опустила голову на подушку.
Примечания
1
«Остров пингвинов» — произведение А. Франса, во многих отношениях подводящее итог большой полосе творческого развития писателя и открывающее новый период в его деятельности публициста и художника. Вместе с тем — это один из шедевров сатиры в мировой литературе.
«Остров пингвинов» первоначально представлял собой небольшой рассказ из восьми главок — пародию на жития святых и церковные чудеса. Здесь говорилось о житии святого Маэля, об искушении его королевой Гламорганой и о том, как в старости он по ошибке окрестил пингвинов, которые, по решению небесного совета, были превращены после этого в людей. В таком виде, под заголовком «Остров пингвинов, рождественский рассказ», новое произведение А. Франса появилось 17 декабря 1905 г. в рождественском номере газеты «New-York Herald»(иллюстрированное приложение к европейскому изданию этой газеты).
Однако этим не исчерпывались все сатирические возможности найденного Франсом сюжета; уже 8 апреля 1906 г. в той же газете был напечатан «Дракон острова Альки» — рассказ из одиннадцати главок, с некоторыми изменениями использованных впоследствии в романе.
К концу года писатель отдает в «New-New-York Herald(рождественский номер, 16 декабря 1906 г.) новый рассказ «Агарик и Корнемюз, пингвинская история», где в рамке сюжета о пингвинах повторяются мотивы «Современной истории» — показывается реакционная роль церкви в политической борьбе Третьей республики.
Если иметь в виду, что почти в эти же годы Л. Франс работал над историей Жанны д'Арк, над такими антицерковными новеллами, как «Похвальба Оливье», «Чудо святого Николая», «Чудо, сотворенное сорокой», то станет ясно, что и «Остров пингвинов» вырос из сатиры на католическую церковь.
Только через год появляется свидетельство более широкого замысла: 15 декабря 1907 г. в рождественском номере «New-York Herald» напечатана «История без конца», которая с некоторыми изменениями составит впоследствии заключительную часть романа.
